Многие скажут, что сладость мечты в ее несбыточности. Ты ждёшь, давясь приторным нетерпением, до дрожи и лёгкой рассеянности, почти интимно - предвкушение часто куда ярче разрядки. Смысл мечты в наличии фонарика на пути. Ты идешь туда, вперёд, чтобы когда-то дойти. Или просто чтобы было, куда идти. Джерри бы согласовать, возможно, к такому подходу в делах крупных, масштабных. Каток на крышке к ним не относился. Пусть радужный перелив огней в холодной глади застывшего ватой льда и манил буйством электрических оттенков, лизавших лучами бессонных реклам, это была обычная прихоть. Не более. От того она не стала менее желанна, конечно.
Если бы Джерри спросили, с кем она желает на этом катке оказаться, будь выбор ее ничем не ограничен, в списке претендентов не значились бы ни знаменитости, ни люди трудно достижимые. Анника, подруга из далёкого детства, связь с которой давно утеряна, но память вечно выуживает по зиме теплые воспоминания парных варежек и коньков, щедро осыпающих градом содранного при позерском торможении снежного песка. Весёлый смех, беззаботное ничегонеделание, так беспечно расстояние в детскости.
Кто учил ее кататься? Соседская девочка с белесым косичками коренной северянки. Улыбчивая, такая хрупкая, будто прозрачная, такая ловкая и грациозная. Сколько было падений? Сколько упрямых попыток и волевого “я смогу”. Анника, кажется, родилась с коньками в руках. Она была невероятна и многие прочили девочке карьеру в спорте. Жизнь всегда жестока в стремлении подрезать крылья. Травма не дала юной спортсменке даже толком опериться.
-У меня была подруга с большим талантом, - голос ее несколько печален, но в нем не скрежет сухостью натужного признания. Всегда горько осознавать,что связь с тем, кого мнил самым близким другом, не выдержала многочисленных жизненных экспериментов. Тест на возраст, расстояния, на прочность тебя и уз вас опутавших. Сдать такой экзамен сложнее,чем получить права или защитить магистрат. Не всем довелось.
-Теория - уже полдела, верно? - ее тон меняется сразу же, подогретый оптимистичным азартом глаз, подсветившим серость туманных горных озёр, как борец-солнечный луч, пробившийся-таки сквозь тягучую хмарь непогоды. Его озорные отблески, такие теплые и настырные в желании согреть все кругом, переливались сквозь радужку неземным свечением. Если в мире когда-то и существовали феи, то погляд Леман унаследовала от них.
Джерри не задаёт вопросов. Не прячет взгляда и не отнимает руки, желая показать, что нарушение границ ошпарило кожу. Ничего такого. Ни тока по венам, ни лавы в груди. Его пальцы такие же, как прошлую встречу. Мраморно-твердая холодность выверенных движений. Отточенная гладкость изгибов и аккуратная, педантичная ухоженность. Прикосновение-проверка. Так, аккуратно, только мыском трогают свежую корку на реке. Так шестом давят в мутную жижу трясины, насколько войдёт? Можно ли рискнуть сделать шаг? Она не прячет глаз. Смотрит просто, тепло. С немым вопросом и лёгкой усмешкой. Ее взгляд - смузи из десятка оттенков чувств, противоречивых настолько, что даже в теории не поставишь в один ряд. И вот они все здесь, в этом мгновении тишины. В секундах касания. В дыхании двоих людей, паром тянущиеся друг к другу. На освещенной алчностью рекламы улице, где все друг другу чужие и незнакомцы.
Они тоже чужие. Тоже незнакомцы. Что знает она о мужчине, так похожем на Мефистофеля? Или Волонда? На старого мафиози, с кубинской сигарой в нагрудном кармане алой рубашки, на таинственного серого кардинала при дворе Солнечного Людовика, на десяток ключевых фигур истории. Собирательный образ таинственной силы, опасный вызов себе. Дрожью азартного предвкушения под кожей. Сумасбродным опьянением инстинктов. - Я буду держать вас за руку, - вдруг обещают губы. Кажется, между складок аккуратной округлости букв с их вертлявыми хвостами подстрочий, смысл куда больший, чем обещание поддержки в грядущем катании. Человек-гигант. Каменная стена незыблемой уверенности. На что ему хрупкая опора тоненьких плеч? Всем нужна опора. Давиду, Атланту. Каждому даётся по мере сил его. Каждый, кто один, слишком часто теряет силы в тупом онемении оледенелости душ. - Но если станете падать, предпочту быть вторым этажом композиции. Боюсь, спор весовых категорий на вашей стороне. - Игривый хмык и пьяные бельчата мохнатого озорства, щекочущие тоном, будто пушистым хвостом. Секунду назад она с серьезностью мудрейшей из живущих обещала крепкую опору мягких прикосновений, и теперь вот смех точит гортань, как терпкий мед разнотравья и гречихи.
Новый год на работе звучит не так уж плохо. Мог бы звучать, но рассказ Гринча слишком фактологичен. Так не говорят о приятном. В его речи звучало “просто ещё один суетный день. Я привык и устал”. Джерри чуть склоняет голову на бок, смотрсмотрит в глаза, пытливо-задумчиво, но ничего не говорит. Каждый новый день это выбор и последствия. Этот человек не был похож на раба системы. И все же именно им и являлся. - Новый год я провела в чудесной компании пледа, крокодила, мыши и носовых платков, - Джерри пожимает трогательной хрупкостью плеч, ещё более очевидной в массивных зимних одеждах. - А желание, - она кусает губу в этом своем мыслительно-задумчивом жесте, слегка хмурит губы и брови, чтобы расцвести коварством: - нельзя говорить, а то не сбудется! - лукавство тонет в кофе пенка оседает смешными молочными усами над губой. Джерри слизывает эту пушистую деталь кончиком языка. Без тени кокетства. Искренний, почти детский жест.
Он не хочет говорить о Венеции, она о желаниях. Четко очерченные границы личных рамок. Это твоя картина, это моя. Вот нейтральные воды, тут наши суда сойдутся для подписания бумаг. Или не сойдутся. Ей нравится глубина загадки под фасадом классицизма линий. Нравится, что внутри не гулкая пустота беспочвенно самомнения и раздутой, как пакет чипсов, важности. Полость без содержания совершенно не ее формат. Ей нет и 25, но в мужчинах она ценит начинку, а не рельеф Давида с банковским счётом Джобса.
-Вы не похожи на владельца катка, - небрежное замечание, мысли вслух. Ничего б не значили, не сверки после уточнение: - Скорее на владельца мира. - Это не восхищение и не осуждение. Голый фактологический ряд. - Если бы были те, кто владеют мерой жизни, выдавая минуты под процент, я б посчитала вас председателем совета директоров, - взгляд ее серьезный, без доли шутки. - Хорошо, что это не так. Дышать взаймы я бы не стала. - Прежде шагавший вторым, Виктор незримо перенимает нить пути и выходит чуть вперёд, показывая дорогу. Его лестное признание не кажется правдоподобным. Джерри гадает, желал ли он отвесить ей вежливый реверанс или память его просто давно покрылась паутиной обыденности. Так, что вспышки ярких событий прошлого померкли под слоем пыли и давно уж не греют душу, забытые, похороненные в глубине сознания.
-Прокат есть точно. И, согласно буклету, работает он до 7, - Идея катка в компании этого противоречивого ощущения “хочу-не стоит” настолько заманчиво, что Джерри не выражает сомнений вероятности исполнения желаний. Гринч уже доказал, что мусорить словами не торопится. До сих пор все обещанное он исполнял. Может,конечно, просто не успел наобещать сверх меры.
Беглое скольжение любопытства по отполированному блеску металла и веселое: - Машина вам подходит, - вместо ответа на комплимент. Намек ли на возраст? На статус? На лоск?
Она садится на сиденье рядом с водителем. Вместо того, чтобы смотреть в окно, где ночная темень разбавлена, как паленый виски, световыми лучами джедайских вывесок маркетинговых холдингов, глаза ее лежат поверх ладоней на руле. Есть что-то первобытно притягательное в том, как мужчина управляет автомобилем. Небрежные, лёгкие движения со скрытым подтекстом всеконтроля. Отсвет из лобового лаской на костяшках, округлившихся холмами суставов. Выверенная мягкость контроля. Невольно любуешься, думая, что эта уверенная грация безграничного владения могла бы сжимать твои плечи в жарком порыве подтвердить право обладания и степень власти.
В молчаливом созерцании она пропускает какую-то фразу, чтобы растерянно сморгнув с виноватым видом потупить взор. “Разве не очевидно, что я залюбовалась?” - спросят ее глаза, мечтая втайне, чтобы было как раз не очевидно. Но мелькнувшее в темных зрачках довольство разнесет эту хрупкую надежду тараном реальности. Решив, что смысла таить интерес нет, словно получив штамп на КПП, взгляд ее зацепится за манжет рукава, скользнет до предплечья, перебежками партизана поднимется выше, увязнув в вороте рубашки, застегнутой целомудренно-вежливо. Недопущенный в главный зал дворца, спустится по груди вниз ко второй лежащей на руле руке. Обведет контур пальцев и юркнет испуганной мышью в сторону под тихое, разрывающее гипноз созерцания: - Приехали. Делаем ставки, пустят ли нас? На что поспорим?