Приказа «верить в чудеса» —
Не поступало.

Ей совсем не хотелось возвращаться в Нью-Йорк – она будто бы делала шаг назад, отступала, сдавалась и признавалась в том, что бессильна в сложившейся ситуации. Признавалась в том, что проиграла. В том, что была не права, и это не только больно било по самолюбию и самооценке, но и убивало крохотную теплящуюся в душе надежду на счастливый исход.
Счастливый исход – это точно не про Андромеду, и уж тем более не про Трэвиса; если где-то в небесной канцелярии все-таки существует и пишется Книга Судеб, их главы заканчиваются на прискорбной ноте, или в лучшем случае – многоточием. За долгие месяцы работы и борьбы женщина почти почти потеряла веру в науку и стала задумываться о том, что некоторые вещи предопределены задолго до того, как случаются, и, возможно, авария, унесшая жизнь невесты ее пациента и его здоровье, была спланирована кем-то неосязаемым, но могущественным. Это предположение было похоже на горячечный бред, и чтобы окончательно не сломаться в собственных же глазах, Андромеда винила во всем температуру – та не покидает ее уже неделю. А может и две – она сбилась со счета дней, сбилась со счета диктофонных записей. Не помнит, третий или четвертый день она в Нью-Йорке, а может – только приехала?
«Я не знаю, что происходит со мной и внутри меня, почему в голове такой бардак, а в грудной клетке – духота и жар. Я пытаюсь упорядочить мысли, но это похоже на борьбу с девятым валом – волну этих эмоций мне не победить; я зла, я напугана, я смертельно устала. Я возвращаюсь в этот чертов город не для того, чтобы кричать о помощи – для того, чтобы сказать о том, что ты и только ты виноват во всем.»
Андромеда давно придумала оправдание своему приезду в Большое Яблоко. Оправдание, да – была у нее такая привычка, как постоянно искать причину, которой можно было бы откупиться от сжимающей в тиски совести без ущерба своей гордости. И сейчас этой самой причиной была…месть? Желание переложить ответственность за неудачу на чужие плечи? Ярость? Вероятно, все вместе, но женщина действительно всерьез полагала, что когда она выскажет в лицо своему коллеге то, что у нее на уме и сердце, то ей станет легче.
Вероятно, так оно и случится – она больше не будет чувствовать себя единственной виновной в том, что состояние Трэвиса Гранта только ухудшилось с начала терапии.
Она не будет чувствовать себя плохим врачом.
Только плохим человеком.

Для действительно хорошего специалиста Андромеда Иверсен совершала слишком много ошибок.
Не заводи домашних животных, не засиживайся на работе допоздна, не бери карты пациентов домой – это только цветочки, ягодки начались позже, когда она впервые позволила себе привязаться к клиенту, а дальше – хуже. Привязала к нему еще и своего друга. Почти неосознанно. Необдуманно. Из лучших, конечно же, побуждений.
«Благими намерениями я выстлала себе дорогу если не в Ад, то к бессоннице и одиночеству – я не могу заснуть ночами, потому что из раза в раз закрывая глаза мне мерещится Грант, и в этом не то видении, не то сне, он падает навзничь и захлебывается собственной слюной, его ломают конвульсии, душит припадок, но никто из дюжины стоящих поблизости врачей не может помочь, или же просто не хотят. И среди этой дюжины есть и я, будто бы парализованная и немая.
В стенах же квартиры, где живу, я из ночи в ночь бужу оглушительным криком своих соседей.
Мне кажется, они скоро вызовут полицию.
Мне кажется, у меня проблемы.»
- Привет, Мэттью. Мне кажется, у меня… Привет, Мэтт. Ты сможешь помо…Черт, почему это так глупо звучит?.. – Андромеда шла по скользким улицам, усыпанным снегом и разноцветным конфетти, совершенно не отражая действительность – ноги сами несли ее на угол улицы, где варили замечательный кофе, и где они с Салливаном проводили подобные зимние вечера, грея руки о горячие чашки друг друга, когда все еще было спокойно и беззаботно.
«Неужели это действительно когда-то было, и было с нами?..» - подумала Меда и подняла глаза в тот самый момент, когда в радиусе видимости возник знакомый высокий силуэт; в груди что-то защемило, а потом – закипело. Женщина сжала руки в кожаных перчатках в кулаки, через пару минут разжала назад и, глубоко вдохнув, продолжила идти.
- Здравствуй, - вот и ненужные условности, и набившие оскомину вежливости, вновь вставшие между ними. Будто бы образовавшейся после последней ссоры пропасти было недостаточного для того, чтобы они оба чувствовали себя в компании друг с другом неловко.
- Меня ничуть не смущает холод, - Андромеда чуть склонила голову в бок, поднимая взгляд в сторону Мэтта, но тут же отводя его куда-то в сторону, - В отличие от подробностей твоей личной жизни, - она пыталась шутить, но с годами ее чувство юмора едва ли стало лучше.
«Кажется, с годами я будто бы все начинаю делать хуже, вопреки логике и порядку вещей», - горько усмехнулась от своей же мысли женщина, принимая из рук друга (бывшего друга? Коллеги?) кофе.
- Да, пожалуй, я хотела бы взглянуть на твой новый кабинет, Мэтт, - ответила на предложение Иверсен, стараясь держаться непринужденно, но в ее интонациях и ломаных движениях все равно прослеживалось раздражение. Все те слова, которые она прокручивала в своей голове, готовясь озвучить в лицо Салливану, сжигали ее изнутри. Еще чуть-чуть и она не сможет больше терпеть. Поэтому она смазано улыбнулась и кивнула куда-то пространно, призывая двинуться в путь. А затем – выпила кофе, который действительно остыл, но, о чудо, не стал хуже.
- Чем занимаешься сейчас?.. – спросила Андромеда, чтобы разрушить тишину, морозящую до костей хлеще январского ночного ветра, с которым столкнулись они с Мэттом, вынырнув из-за очередного поворота на узкую безлюдную улочку. Ей было почти что все равно до того, что он ответит, но та часть, которая видела в Салливане не врага и виноватого, а того, кто может протянуть руку и помочь выбраться из омута, куда Меда угодила, искренне надеялась на то, что у Мэтта все хорошо.
Ведь у кого-нибудь должно же быть все хорошо?..

Спиной к ветру, и все же вырваться может чья-то душа.
Спасет, но не поможет. Чувствую кожей —
Пропащая.