Manhattan |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Manhattan » Реальная жизнь » Кто бы сказал, что мы встретимся под этой звездой ‡флэш
(с)пасибо, Мэтт.
...Побереги себя, не трать на меня весь свой яд.
Все уже случилось.
Отправная точка: начало 2014 года.
Декорации: заснеженный Нью-Йорк, в воспоминаниях - знойный штат Техас.
Герои: Мэттью Салливан и Андромеда Иверсен.
Я не знал, что я участвую в этой войне -
Я шел по своим делам, я пал в перекрестном огне;
Едва ли я узнаю, кому был назначен заряд.
Отредактировано Andromeda Iversen (02.10.2018 23:28:01)
Ватные и грязные как борода Санты после праздниковтоблака зацепились за шпили небоскребов острова, состоящего из стекла бетона, а потому рассыпались на снежную крошку. Казалось, что снег уже должен был кончиться вместе с опустошенными тучами, но все же в который день укрывал мир в белоснежный саван.
Мэтью Салливан по-пингвиньи втягивал голову в плечи, ссутулившись и переступая с ноги на ногу на углу не слишком оживленных улиц, куда и пригласил для встречи старую знакомую, Андромеду. После их последнего долгого разговора прошло достаточно времени, и вязкая тишина облепила сознание стекловатой так, что каждое неосторожное движение мысли в сторону коллеги сопровождала просто неимоверная боль.
Он не отправлял ей полезные статьи и даже не решался прислать собственную работу, которую уже окончательно исправил, внёс последние корректировки, и был готов показывать редакторам научного журнала.
Андромеда за годы их знакомства стала для него не просто другом, а старшим товарищем, на которого всегда можно положиться и к советам которого Салливан всегда прислушивался, вплоть до доверия ещё сырой статьи ее вниманию. А потом — наступила тишина.
Снежинки приземлялись на кончик носа, заставляя Мэтта морщиться и прятать замерзший кончик носа в полосатый шарф.
- В-вы уверены, мисс Иверсен? - Мэтт начал заикаться и, кажется, забыл имя удивительно спокойной женщины с прозрачно-голубыми глазами.
- Да, конечно, помню, Андромеда. Ты меня просто ошарашила таким предложением, - он делает глоток кофе и вытягивает ноги под столом, расплываясь в улыбке.
- Можешь прислать мне карту? - любопытство потихоньку берет верх и Мэтт хищно облизывает нижнюю губу.
- В смысле под грифом? В смысле только в руки? В СМЫСЛЕ В ТЕХАС?! Нет, ТУДА я не поеду, даже не проси. Даже этим тоном. Даже теми глазами, я их по голосу узнал. Меда, я тебя прошу, не нужно меня уговаривать, - Салливан пытался найти причину как можно быстрее (и при этом, конечно, максимально мужественно) слиться из разговора, но... опоздал.
- А вот об этом ты откуда знаешь? Только не говори, что догадалась! - возмущению мужчины не было предела.
- Да не мог я тебе говорить, что мечтал стать космонавтом... Я подумаю и отвечу тебе через час, хорошо?
В картонном подстаканнике стынет от холода кофе, а пальцы, которые держат этот картон, давно стали чем-то чужеродным всему остальному телу. Реши их кто-то отрубить, Салливан вряд ли бы почувствовал боль: ему казалось, что они превратились в ледяные изваяния, и легкий удар заставит отколоться твой левый мизинец. Вероятно, из этого могла бы получиться неплохая вариация Кровавой Мэри, но в нее не часто добавляют лёд.
Заряд телефона таял на глазах, а экран не признавал окоченевшие пальцы, а потому свободной рукой Салливан настойчиво старался написать или прочитать (возможно, все и сразу) смс, неловко прикладывая аппарат к носу.
На мгновение перестав косить глаза в экран, Салливан заметил знакомую фигуру, привычную бледность лица и рыжину волос, припорошенных снегом. Мэтт на мгновение застыл в немом восхищении, не отрывая взгляд от приближающейся к нему женщины. Он смотрел на нее как завороженный несколько мгновений, которые самому Салливану казались вечностью, пока Андромеда не оказалась близко настолько, что молчать было уже неприлично.
- Здравствуй, - неуверенно произнес мужчина, искренне порадовавшись тому, что не начал заикаться. Комичная вышла бы картина: двухметровый мужик, который отчаянно заикается при виде существа противоположного пола. И это было бы смешно, если бы время от времени не происходило в реальности. Он с трудом и некоторым страхом представлял эту встречу каждый раз. Молчание, ставшее между ними непроницаемой стеной, было для Салливана чем-то непреодолимым. И предложение встретиться на нейтральной территории было лишь попыткой оттянуть неизбежность принятия решения о месте, где им все же придется поговорить.
- Я купил кофе, - он протянул подстаканник женщине, но тот опасно качнулся, заставляя Мэтта панически махать руками в попытке взлететь, но все же удержал хрупкое равновесие двух стаканчиков, а потом протянул один мисс Иверсен.
- Правда, он стал холоднее, чем душа моей бывшей, - он криво улыбнулся и фыркнул в свой шарф. Неловкость покалывает кончики пальцев и Салливан, наконец, делает глоток кофе, и холод души его бывшей растекается по телу от горла.
- А ты видела мой новый кабинет? - вдруг вспомнил отличное место доктор Салливан и даже расправился от гордости — его новый кабинет был свободным, светлым, со стереосистемой и кожаной мебелью. Тот, о котором он мечтал с тех самых пор, как решил стать тем, кем стал.
- Я отпустил секретаря на свидание и там можно спокойно поговорить. И даже разбавить кофе горячей водой, - так себе, наверное, причина пригласить женщину к себе, пусть даже в кабинет, но у Мэтта по этой части явно не было большого опыта, да и Иверсен знает, что Салливан совсем другое имеет в виду.
Отредактировано Matthew Sallivan (11.09.2018 20:49:02)
Приказа «верить в чудеса» —
Не поступало.
Ей совсем не хотелось возвращаться в Нью-Йорк – она будто бы делала шаг назад, отступала, сдавалась и признавалась в том, что бессильна в сложившейся ситуации. Признавалась в том, что проиграла. В том, что была не права, и это не только больно било по самолюбию и самооценке, но и убивало крохотную теплящуюся в душе надежду на счастливый исход.
Счастливый исход – это точно не про Андромеду, и уж тем более не про Трэвиса; если где-то в небесной канцелярии все-таки существует и пишется Книга Судеб, их главы заканчиваются на прискорбной ноте, или в лучшем случае – многоточием. За долгие месяцы работы и борьбы женщина почти почти потеряла веру в науку и стала задумываться о том, что некоторые вещи предопределены задолго до того, как случаются, и, возможно, авария, унесшая жизнь невесты ее пациента и его здоровье, была спланирована кем-то неосязаемым, но могущественным. Это предположение было похоже на горячечный бред, и чтобы окончательно не сломаться в собственных же глазах, Андромеда винила во всем температуру – та не покидает ее уже неделю. А может и две – она сбилась со счета дней, сбилась со счета диктофонных записей. Не помнит, третий или четвертый день она в Нью-Йорке, а может – только приехала?
«Я не знаю, что происходит со мной и внутри меня, почему в голове такой бардак, а в грудной клетке – духота и жар. Я пытаюсь упорядочить мысли, но это похоже на борьбу с девятым валом – волну этих эмоций мне не победить; я зла, я напугана, я смертельно устала. Я возвращаюсь в этот чертов город не для того, чтобы кричать о помощи – для того, чтобы сказать о том, что ты и только ты виноват во всем.»
Андромеда давно придумала оправдание своему приезду в Большое Яблоко. Оправдание, да – была у нее такая привычка, как постоянно искать причину, которой можно было бы откупиться от сжимающей в тиски совести без ущерба своей гордости. И сейчас этой самой причиной была…месть? Желание переложить ответственность за неудачу на чужие плечи? Ярость? Вероятно, все вместе, но женщина действительно всерьез полагала, что когда она выскажет в лицо своему коллеге то, что у нее на уме и сердце, то ей станет легче.
Вероятно, так оно и случится – она больше не будет чувствовать себя единственной виновной в том, что состояние Трэвиса Гранта только ухудшилось с начала терапии.
Она не будет чувствовать себя плохим врачом.
Только плохим человеком.
- Неужели ты, дорогой мой друг, запамятовал как меня зовут? – Андромеда облизнула пересохшие губы, по которым проскользнула тень теплой улыбки: их с Мэттом разделяли сотни километров, о чем он на начало разговора еще даже не догадывался; скоро мисс Иверсен собиралась изменить это.
- Так-то лучше… - ее голос всегда звучал так, будто бы она поучала своего собеседника, но в нем никогда не было ни капли надменности и эгоизма. Даже сейчас, когда она делала Салливану предложение больше из-за корыстных побуждений, чем из чистого альтруизма. В конце концов, они оба останутся в плюсе – он сможет написать еще несколько статей, которые точно будут пользоваться популярностью, а она – успешно выполнит условия своего контракта, который не имеет возможности расторгнуть.
– А вот с этим есть некоторые трудности – вся информация и тем более, карта – под грифом «секретно», - она еле сдерживалась от того, чтобы не улыбаться по мере того, как удивление все больше и больше захлестывало мужчину на том конце телефонного провода, - Такие вещи передаются только лично в руки. В прямом, Салливан! Приезжай, Техас штат не такой большой, как каж…Техас, Те-хас. И чем же он тебе ТАК не угодил, можно поинтересоваться? Между прочим, Хьюстон – это кузница астронавтов, да будет тебе известно, - и на этом моменте Меда сделала паузу, глубоко набирая воздух в легкие и прикрывая веки, готовясь разыграть припасенный именно для такой ситуации козырь, - А я знаю, что тебе известно, ведь кем ты хотел стать до того, как загремел в медицину? Не астронавтом ли?.. – она прикусила губу и затихла – реакция Мэтта была столь же сладкой для ее ушей, как шампанское для победителя марафонской дистанции.
- Я просто очень внимательный слушатель, Мэттью, - Меда переключила телефон на громкую связь и положила его на стол, попутно делая запись «посмотреть рейсы Нью-Йорк – Хьюстон и забронировать гостиницу, для Салливана», - Конечно. Буду ждать! – нажимая на кнопку завершения вызова, она была стопроцентно уверена в том, что он перезвонит гораздо раньше, и совсем скоро будет уже здесь, рядом, работать плечом к плечу.
Для действительно хорошего специалиста Андромеда Иверсен совершала слишком много ошибок.
Не заводи домашних животных, не засиживайся на работе допоздна, не бери карты пациентов домой – это только цветочки, ягодки начались позже, когда она впервые позволила себе привязаться к клиенту, а дальше – хуже. Привязала к нему еще и своего друга. Почти неосознанно. Необдуманно. Из лучших, конечно же, побуждений.
«Благими намерениями я выстлала себе дорогу если не в Ад, то к бессоннице и одиночеству – я не могу заснуть ночами, потому что из раза в раз закрывая глаза мне мерещится Грант, и в этом не то видении, не то сне, он падает навзничь и захлебывается собственной слюной, его ломают конвульсии, душит припадок, но никто из дюжины стоящих поблизости врачей не может помочь, или же просто не хотят. И среди этой дюжины есть и я, будто бы парализованная и немая.
В стенах же квартиры, где живу, я из ночи в ночь бужу оглушительным криком своих соседей.
Мне кажется, они скоро вызовут полицию.
Мне кажется, у меня проблемы.»
- Привет, Мэттью. Мне кажется, у меня… Привет, Мэтт. Ты сможешь помо…Черт, почему это так глупо звучит?.. – Андромеда шла по скользким улицам, усыпанным снегом и разноцветным конфетти, совершенно не отражая действительность – ноги сами несли ее на угол улицы, где варили замечательный кофе, и где они с Салливаном проводили подобные зимние вечера, грея руки о горячие чашки друг друга, когда все еще было спокойно и беззаботно.
«Неужели это действительно когда-то было, и было с нами?..» - подумала Меда и подняла глаза в тот самый момент, когда в радиусе видимости возник знакомый высокий силуэт; в груди что-то защемило, а потом – закипело. Женщина сжала руки в кожаных перчатках в кулаки, через пару минут разжала назад и, глубоко вдохнув, продолжила идти.
- Здравствуй, - вот и ненужные условности, и набившие оскомину вежливости, вновь вставшие между ними. Будто бы образовавшейся после последней ссоры пропасти было недостаточного для того, чтобы они оба чувствовали себя в компании друг с другом неловко.
- Меня ничуть не смущает холод, - Андромеда чуть склонила голову в бок, поднимая взгляд в сторону Мэтта, но тут же отводя его куда-то в сторону, - В отличие от подробностей твоей личной жизни, - она пыталась шутить, но с годами ее чувство юмора едва ли стало лучше.
«Кажется, с годами я будто бы все начинаю делать хуже, вопреки логике и порядку вещей», - горько усмехнулась от своей же мысли женщина, принимая из рук друга (бывшего друга? Коллеги?) кофе.
- Да, пожалуй, я хотела бы взглянуть на твой новый кабинет, Мэтт, - ответила на предложение Иверсен, стараясь держаться непринужденно, но в ее интонациях и ломаных движениях все равно прослеживалось раздражение. Все те слова, которые она прокручивала в своей голове, готовясь озвучить в лицо Салливану, сжигали ее изнутри. Еще чуть-чуть и она не сможет больше терпеть. Поэтому она смазано улыбнулась и кивнула куда-то пространно, призывая двинуться в путь. А затем – выпила кофе, который действительно остыл, но, о чудо, не стал хуже.
- Чем занимаешься сейчас?.. – спросила Андромеда, чтобы разрушить тишину, морозящую до костей хлеще январского ночного ветра, с которым столкнулись они с Мэттом, вынырнув из-за очередного поворота на узкую безлюдную улочку. Ей было почти что все равно до того, что он ответит, но та часть, которая видела в Салливане не врага и виноватого, а того, кто может протянуть руку и помочь выбраться из омута, куда Меда угодила, искренне надеялась на то, что у Мэтта все хорошо.
Ведь у кого-нибудь должно же быть все хорошо?..
Спиной к ветру, и все же вырваться может чья-то душа.
Спасет, но не поможет. Чувствую кожей —
Пропащая.
Солнца теплого голод - бесконечная грусть,
Канарейкой на холод выпуская - смеюсь.
- Хочешь сказать, что в следующий раз ты подгонишь мне валторниста, попавшего в аварию? – надо сказать, что Мэтт это почти моментально отчетливо представил. - А после этого ещё звезду балета, закончившего карьеру из-за травмы? Просто потому, что я занимался им в шесть лет на протяжении целых трех недель? - Мэтт пытался сделать как можно более строгий голос, но в разговорах с Андромедой у него это никогда не получалось. На одно мгновение он даже представил себя на пуантах и в трико, поэтому любая попытка сердиться или быть строгим уже была заранее обречена на провал. Салливан стер ладонью усталость с лица, а потом шумно выпустил воздух из лёгких.
- Я посмотрю билеты и напишу тебе. Скорее всего, буду в четверг. До встречи, Иверсен.
- Практикую, пишу статьи, все как обычно, - эхом отозвался Салливан, отвечая давно вызубренный благодаря правилам поведения в обществе вне стен кабинета психолога.
- Правда мне порой кажется, что стоит заняться посттравматическим синдромом, например, у древесных лягушек. При правильном подходе за это можно даже премию получить. Шнобелевскую, - он фыркнул и едва ли не раздулся от гордости, ведь шутка получилась просто великолепной. Впрочем, Андромеда не спешила на нее бурно реагировать, если собиралась реагировать вообще, поэтому Салливан довольно быстро поник вместе со своими лягушками. Он сделал глоток кофе, с трудом заставив ком заледеневшего напитка провалиться вниз по пищеводу, и убрал свободную руку в карман, надеясь вернуть чувствительность давно переставшим сгибаться пальцам оттенка несвежих сосисок.
На самом деле, он не хотел жаловаться, и даже не ждал понимания, сочувствия или любого другого чувства, похожего на жалость, в отношении себя, но ироничные замечания словно сами собой появлялись в его голове, а дальше – дело самоконтроля. Точнее, его отсутствия в части подобных шуток.
- Ты никогда не задумывалась о том, что астронавты должны быть как минимум интровертами, а как максимум - мизантропами? - Мэтт мельком взглянул на Андромеду, давно оставив попытки разгадать ход ее мыслей, а потому раскладывал по полочкам свои. Здесь, вдыхая сухой и раскаленный воздух, знакомый ещё по временам обучения в Университете Большого Каньона, он вдруг понял, что завидует людям, у которых получилось исполнить его мечту детства. Тем, кто был ниже ростом и у кого было больше физических данных, тем, чья жизнь сложилась иначе.
Он был доволен своей жизнью, и не размышлял о несбыточность каждый день, вгоняя себя глубже в депрессию, но время от времени пытался представить, что бы было, окажись он в заветной невесомости.
- Они проходят кучу психологических тестов и обследований, но подумай, может ли человек, который любит общение, несколько лет жить в замкнутом пространстве всего с несколькими людьми, настолько далеко от Земли. От соседей, тещи, девушки - всего. Как думаешь, может ли быть, что у всех астронавтов агорафобия? - пожалуй, этот вопрос Салливан задал себе впервые, и теперь не мог ответить перед собой честно: а смог бы он сам так жить. Но где-то в глубине души мужчина отчётливо понимал, что ответ будет отрицательным.
- А как у тебя... - он было заикается о том, чье имя не стоит произносить всуе. И дело даже не в том, что это был второй величайший провал в его жизни - с этим смириться пусть и непросто, но возможно, пойдя на компромисс с госпожой совестью в очередной раз и оставив ей непосильные отступные, но тот факт, что этот человек стал причиной их ссоры, делал его имя запретным в разговоре когда-то очень хороших друзей.
- ...с работой, - нашел эвфемизм Салливан, хотя, он был уверен в этом на сто тридцать процентов, Меда прекрасно понимала, о чем он изначально хотел спросить. Липкое, неприятное предчувствие чего-то нехорошего осталось у него на загривке. Салливан открыл дверь в приемную и пропустил рыжую вперёд себя в светлую приемную с двумя кожаными диванами и столом его секретаря, который, впрочем, чаще пустовал.
- Мне всегда было забавно наблюдать коллег, которые пытаются использовать способы манипуляции на психологах. Неужели никому не приходит в голову, что их можно считать? - Мэтт фыркнул и положил на стол карту Трэвиса Гранта и раскрыл ее, делая глоток кофе. Карту он получил от главврача, который оставил после себя очень двоякие впечатления, но больше все-таки раздражение.
- Клиническая картина не слишком ясная, - он задумчиво перелистнул страницу, вчитываясь в назначения и явно недовольно морща нос.
- Уже хочу с ним познакомиться, - Мэтт резко захлопнул историю болезни и улыбнулся своей собеседнице.
- Расскажи поподробнее, - и снова сделал глоток кофе.
- Располагайся, - Мэтт снова пропустил рыжую вперёд в свой кабинет и помог снять пальто датчанке. Как только она присела в кресло напротив.
- Я планирую подаваться на европейский сертификат. Собираю документы и жду, когда официальной практики будет достаточное количество часов, - он пожал плечами и вытянул ноги, показывая всем своим видом желание поговорить в неформальной обстановке, а не устраивать допрос, а уж тем более деловую беседу. Мужчина сделал глоток холодного кофе и поморщился.
- А у тебя какие планы? - его профессиональной деформацией стала абсолютная корректность. Та, что между честностью и вежливостью всегда выберет честность. Та, что не возьмется осуждать – и всегда будет на стороне собеседника. Именно она не позволяет проскользнуть вперед жгучей, фактически подростковой обиде, и оставляет незаданным вопросы вроде: «Зачем ты приехала сюда?» или «Ты не общалась со мной много времени. Что тебе сейчас-то от меня нужно?»
- Про него можно писать учебник, - после почти месяца работы и общения с Трэвисом, Салливан сидел напротив Андромеды и задумчиво перелистывал свои записи.
- У меня создается впечатление, что в нем одном собраны все симптомы возможных последствий аварии, - Салливан вернулся на несколько страниц назад и подчеркнул что-то в своем блокноте.
- Но я бы собирал консилиум на пересмотр методов лечения и прекращении половины из них, - Мэтт вернулся к карте и стал выписывать из нее все назначения.
- По его мозгу бьют как по воробьям из пушки, - Мэтт покачал головой и внимательно посмотрел на свои записи. - Что ты сама об этом думаешь?
Отредактировано Matthew Sallivan (24.09.2018 10:42:32)
I will ask you for mercy, I will come to you blind.
What you'll see is the worst me, not the last of my kind.
«Ты тонешь – и это обстоятельство не накрывает тебя, как волна в бескрайнем атлантическом океане, нет. Все происходит так плавно, так осторожно, что можно даже и не понять, что происходит, и только когда глаза начнет резать от воды, тогда ты осознаешь, что не можешь сделать вдох, а твои руки сами поднимаются над головой, как безвольные канаты. И ты медленно опускаешься на дно, покуда твое тело заполняется водой – мы состоим из нее на добрые…сколько процентов? Пятьдесят? Шестьдесят? – поэтому воссоединение со стихией кажется логичным, нормальным. И ты не зовешь на помощь. Ты уходишь на дно.»
Андромеда часто думала о том, как же это получилось у Вирджинии Вульф – просто набрать камней по карманам и шагнуть с моста навстречу манящей синей глубине, ни на секунду не сомневаясь, ни пытаясь выбраться назад с илистого дна. Неужели это совсем не больно – чувствовать, как твои легкие разбухают от воды? Неужели это действительно похоже на колыбельную, и ты просто засыпаешь, чувствуя, как изнутри тело наполняется прохладой, а вместе с ней – спокойствием? Восхищение, ужас и интерес смешались в голове Меды – она понимала, что подобные мысли ничто иное, как первые тревожные звоночки по поводу ее психологической стабильности и работоспособности в целом; а работа, как известно, была ее жизнью, и если что-то пойдет не так…
«Есть ли у меня пальто с карманами? И нужно ли класть что-то во внутренний, к сердцу?» - стоило ей закрыть глаза, как она видела саму себя, медленно опускающуюся под воду, будто бы в замедленной съемке из чертовски красивого и слишком реалистичного музыкального клипа, или авторского кинофильма. И эти образы не пугали ее – по крайне мере не больше, чем случайные прикосновения прохожих или знакомых к ее руке. Казалось, что именно руки других людей и затащили ее в эти мутные воды, а теперь пытаются утянуть как можно ниже.
Меда пропускает какую-то специфическую шутку Мэтта между ушей, и ей становится немного неловко за это – она помнила о его удивительной способности разряжать любую, даже самую тяжелую атмосферу, но сейчас что-то пошло не так. Виной ли тому был холод, сковывающий каждую клетку тела, обмораживая пальцы и превращая в лед сердце даже самых чувствительных людей, или время, убившее все то теплое, что связывало Мэтта и Меду – ответ на этот вопрос был неочевиден, но вместо привычных разговоров и смеха, всю дорогу до кабинета Салливана висело гнетущее молчание. И лучше бы мужчине было не задавать вопрос, который, конечно, разбил его, но кроме – самоконтроль Андромеды; она с трудом удержалась от того, чтобы не наградить коллегу хлесткой пощечиной. Вместо этого женщина так сильно сжала руку в кулак, что когда она сняла кожаную перчатку, то увидела на ладонях глубокие красные следы от собственных ногтей. А перед этим тихо, голосом лишенных хоть каких-то эмоций, ответила:
- Однообразно. Если, конечно, этим словом можно назвать происходящее, - и вроде бы идеальный момент, чтобы продолжить, чтобы спросить, обвинить, закричать, но она только буровит взглядом спину поднимающегося по ступенькам Мэтта и предпринимает неловкую попытку отговорить саму же себя от того, чтобы сделать шаг вглубь кабинета; здравый смысл шепчет о том, что ей нужно уходить отсюда как можно скорее, потому что ни искомого облегчения ей не сыскать в этих стенах, ни сам Салливан не заслуживает ее гнева. Но у здравого смысла госпожи Иверсен слишком тихий голос, и она не может расслышать его за звоном стучащей в висках крови.
- Знаешь, по тебе тоже можно писать учебник, - усмехнулась датчанка, и этот смешок был, пожалуй, не совсем уместным, - Бальные танцы, астронавт – это почти клише, но валторнист… Мэтт, ты что, родился – и сразу состарился? Слишком старомодно даже для тебя! – Меду редко можно было увидеть улыбающейся, и еще реже – смеющейся, но рядом со своим коллегой она резко преображалась, и присущее ей постоянное волнение и тревога в глазах сходила на «нет». Даже в ситуации, когда радоваться было нечему – клиническая картина Гранта не менялась уже долгое-долгое время, и приезд Салливана не сдвинул ее с мертвой точки. Но они не отчаивались. Разве что споры становились ожесточеннее.
- Я не думаю, что это хорошая идея – очевидно, что это слишком нетипичный случай, и если учесть тот факт, что никто не смог поставить точный диагноз, какие еще варианты остаются, кроме как пробовать буквально все подряд, надеясь на то, что что-то да выстрелит?.. Даже если это похоже на обстрел воробья из пушек, как ты выразился. По крайне мере, так выше вероятность попасть в цель, - она говорила это, смотря Салливану прямо в глаза, пытаясь сыскать в его взгляде если не полное одобрение, то хоть крохи поддержки. Потому что, по правде говоря, сама Андромеда уже ставила под сомнение не только работу штатной бригады врачей, но и свою собственную. И ей было жизненно необходимо чувствовать, что она не осталась один на один с проблемой в лице Трэвиса Гранта. Поэтому женщина подалась вперед, наклоняясь ближе к Мэтту и почти шепотом добавила:
- Убеди меня в том, что я не права, если действительно в этом уверен.
И у него это получилось. Получилось убедить, но согласиться с данным утверждением внутри себя Андромеда не смогла – с упрямством маленькой девочки слепо следовала она нерабочим теориям, назначала неверное лечение и искала виноватых вокруг, но не в своей голове. И целью ее приезда в Нью-Йорк был не поиск совета, не поиск утешения – ей просто хотелось взглянуть в глаза Салливана, когда она словами переложит груз ответственности за состояние их некогда общего пациента на мужские плечи. В конце концов, с чего он решил, что может вот так сбросить его с себя и вернуться к прежней жизни как ни в чем не бывало?! Иррациональному возмущению Андромеды не было предела, от него пересыхало горло и хотелось кашлять. Как хорошо, что это можно было списать на сухой морозный воздух.
- Можно воды? – спросила она, опускаясь в выделенное ей кресло; как ни крути, ассоциации о консультации или супервизии напрашивались сами по себе, но Меда пыталась гнать их прочь, и как можно меньше встречаться с мужчиной глазами, чем выдавала себя со всеми потрохами. Если, конечно, он пытался анализировать ее.
«Но я знаю, что ты делаешь это. Я бы делала на твоем месте. А мы из одного теста, Мэтт, из одного – никогда не забывай об этом.»
- Уверена, что у тебя все получится, - сухо ответила Андромеда и попыталась улыбнуться, услышав про европейский сертификат. И все было бы дежурно вежливо, если бы следующее едкое замечание не сорвалось само по себе с ее губ. – Уже собрал самые интересные случаи из практики в портфолио для подачи? Будешь включать туда практику в Хьюстоне?
На мгновение Иверсен удивилась и испугалась своей смелости, а еще – количеству яда в этих словах. Но, раз уж она проделала долгий путь из солнечного Техаса в промерзлый Нью-Йорк, стоит ли еще медлить?..
Holds me down, hold me now, sold me out;
In the muddy water we're falling.
Отредактировано Andromeda Iversen (15.06.2019 12:21:21)
- Мои родители считали, что умение играть на музыкальных инструментах, как и музыка в целом, помогают топить сердца женщин, - это Салливан говорит голосом чуть выше, чем следовало, оправдываясь как подросток. Сейчас ему было особенно стыдно за эту почти позорную страницу в своей биографии. Она была бы терпимой, если бы не была озвучена женщиной. Нет, дело было даже не в том, что ему об этом сказал кто-то женского пола, дело было в том, что ему об этом сказала Андромеда. Салливан почувствовал, что его правое ухо начало гореть адским пламенем, о которое можно обжечься, если прикоснуться. И это ему очень не понравилось.
- Скажи, а тебя можно соблазнить валторной? - он склонился к коллеге и приподнял бровь настолько соблазнительно, насколько вообще мог. И понял, что это - провал. На самое дно Марианской впадины.
- Пожалуйста, не отвечай, - он резко выпрямился на своем стуле и уткнулся в документы и комментарии коллег, пытаясь спрятать неловкость, граничащую со всепоглощающим стыдом. Не пристало же ему, врачу, которого пригласили в другой штат, признавая тем самым его заслуги, и взрослому мужчине под два метра ростом краснеть как подростку.
- А побочки кто-нибудь берет в расчет? От этого списка, - он махнул листком со своими записями, - может появиться ещё как минимум три симптома, если они ещё не появились, - он устало сжал пальцами переносицу. Без привычных шуток он слегка осунулся, стал сосредоточенным. Месяц напряжённой работы и борьбы с ветряными мельницами вконец его измотал.
- Мне странно, что скорость выздоровления в данном случае является приоритетом перед общим состоянием человека, - он сознательно выбрал именно это слово, избегая называть Трэвиса пациентом, как бы его не называли все вокруг.
- Если хоть один из этих препаратов в итоге даст улучшение, как мы узнаем, какой именно, и так и оставим их все до полной ремиссии? - он покачал головой и взглянул на нее.
- Я знаю, что ты как никто другой сопереживаешь Гранту. Я не верю, что ты думаешь, что все побочки - это честная цена за возможность ремиссии, - он поймал ее руку и сжал пальцы, заглядывая прямо в глаза и пытаясь найти в их льдисто-серой глубине ответ на свой вопрос.
Она так не думает.
Он не мог поверить, что она так может думать.
- Я настаиваю на консилиуме, - он отпустил тонкие пальцы, и голос Салливана мгновенно приобрел стальные нотки.
- Черт возьми, да даже электрошок будет куда гуманнее, - и Мэтт все больше думал о том, чтобы на ближайшем консилиуме настаивать именно на этом методе лечения.
Он вернулся из приемной со стаканом воды и поставил его на низкий столик перед Андромедой, оставив на столе несколько неаккуратных капель дрогнувшей рукой.
- Спасибо, - машинально ответил Салливан, садясь в кресло напротив. Только сейчас ему пришло в голову, что кабинет - едва ли подходящее место для разговора по душам коллег. Ощущение сеанса тонкой иглой укололо загривок, а слова Иверсен загнали эту иглу под кожу до предела.
- Нет, не буду, - резко ответил Мэтт, отворачиваясь от коллеги. Это было сродни удару под дых, точному и выбивающему весь воздух из лёгких. Это было хуже обвинения в том, что он лишён не только профессиональной этики, но и человеческого такта. С тем же успехом стоило сказать ему об этом в лицо.
- Не думал, что ты, - он сделал ударение на местоимении, подчёркивая уникальность Иверсен, напрочь забывая про я-форму общения для выражения негативных эмоций, - считаешь меня настолько самовлюблённым эгоистом в плане публикаций. Особенно учитывая тот факт, что моей причастности к финальному варианту лечения вышло сколько? Процентов тридцать? Сорок? Двадцать пять? - он фыркнул и откинулся на кресло, закрывая глаза. Едва ли случай Гранта оставил его в покое, оставшись незакрытым гештальтом, главным провалом в его карьере. А перфекционист Салливан не любил провалы. Он всегда мечтал об идеальном резюме, о идеальной практике, где каждый, кто приходил к нему, получал достаточный уровень профессионализма и помощь, но Трэвис Грант так и остался прожженой окурком дырой среди идеальных строчек.
- Я не публикую случаи и не добавляю в портфолио клиентов, которые, во-первых, не дают на это согласие, особенно если они не могут дать его юридически, и, во-вторых, тех, с которыми работаю не я, - он снова оправдывается. Только эта рыжая женщина способна одним только словом заставить Салливана начать оправдываться так, словно он - нашкодивший ребенок, которому грозит оплеуха от матери. Только она может вывести его из равновесия, пошатнуть почти непробиваемую уверенность в себе, а это не удавалось целому консилиуму врачей, перед которыми он с пеной у рта доказывал несостоятельность их решений.
Он всегда был готов ей помочь – отменить две встречи и перенести собственную супервизию на следующую неделю по одному слову женщины, с которой не разговаривал уже несколько месяцев. Напечатать новую партию визикток, чтобы отдать ей и подхватывать каждого, кого она попросит. Купить билеты на самолет в другой штат ради интересного случая, хотя Трэвис Грант был первым и последним человеком с серьезным нарушением памяти, с которым он согласился работать. И все это ради чего? Ради обвинения в том, что он – бестактная скотина?
Сейчас Салливану гораздо больше хотелось попасть на растерзание собственных эмоций у своего терапевта, чем слышать эти слова.
- Ты прилетела в Нью-Йорк чтобы напомнить мне о неудачах? – от теплоты их общения, от его привычной легкости, от нежности, с которой он относился к Андромеде как к своему наставнику и старшему товарищу, от легкого внимания к ней как к женщине не осталось и следа – осталась только стена вежливого, но ледяного интереса.
- Ты прекрасно знаешь, что я всегда готов тебе помочь как друг, - если мы все еще можем считаться друзьями, - и как коллега, но не думаю, что подобного рода разговоры стоит начинать с попытки меня унизить, - он не узнает себя, не верит в ту легкость, с которой соскальзывает с привычной дороги самоконтроля и профессионализма в собственные эмоции.
Что ты со мной делаешь?
Отредактировано Matthew Sallivan (16.06.2019 14:26:34)
- Унизить? - она вопросительно вскинула бровь вверх, искренне не понимая, на какое именно из сказанных ею слов пришлась подобная реакция коллеги, и обида, все это время покоившаяся в глубинах ее сознания, начала выплескиваться на поверхность, подобно гейзеру. Женщина сжала в руках стакан так крепко, будто бы хотела его смять. - Будь это так, я выбрала бы более прямолинейные формулировки, - поговорила Меда сквозь зубы, слова давались ей тяжело не то от злости, не то от тяжёлого осознания того, что, возможно, ей действительно стоило начать с чего-то обличающего, с обвинений, которыми полнилась ее голова долгие часы перелёта между городами. Но она слишком дорожила тем немногим хорошим, что ещё осталось между ними с Салливаном. Тем немногим, что не успело сгореть под знойным техасским солнцем и в жарких спорах, что разворачивались на территории медицинского корпуса исследовательского центра.
Консилиум был назначен на четверг, и эта дата висела над Андромедой как дамоклов меч, ведь ей придётся говорить, придётся занимать чью-то сторону, особенно сейчас, когда ситуация дошла до критической точки. Ее мучили вопросы, на которые она предпочла бы никогда не отвечать. Что гуманнее - продолжить искать логику и пользу в беспорядочном пичканье таблетками или согласиться на электрошок? Довериться мнению большинства или дать шанс единственному, кто сопереживает Гранту, наверное, так же сильно, как и она сама? А может быть к черту все это и рвануть на первом самолёте назад, в Нью-Йорк?..
Они стояли на балконе ее гостиничного номера, с которого открывался вид на бескрайнее кукурузное поле – весь Техас был в них, как в заплатках, и никто их местных жителей не находил этот пейзаж красивым; но приезжие находили в нем свою романтику – Андромеда, например, чувствовала, как успокаивается, когда остается один на один с ночью и полем, уходящим далеко за горизонт; компания Мэтта только лишь усиливало ощущение безмятежности.
- Иногда мне кажется, что нас собрали здесь вовсе не для того, чтобы его вылечить, - она не называла имен, потому что ее коллега итак знал, о ком сейчас все разговоры, - А для того, чтобы мы, гадая по диагнозам, как цыгане по картам, делали все больше и больше заключений, собирали настолько обширную…базу, с которой потом можно диагностировать любую проблему у любого астронавта на «раз-два». Он не нужен им здоровый, разве ты не видишь этого, Мэтт?.. – Меда допила остатки пива из ставшей в ее руках горячей банки и, облизав губы, горько улыбнулась, удивляясь тому, каким отрешенным голосом, с каким спокойствием говорит она эти страшные вещи, а потом развернулась к мужчине – ей не нужен был ответ на последний, по сути своей, риторический вопрос, потому как была уверена в том, что Мэтт все понимает и, возможно, понял гораздо раньше ее. Но тогда почему все еще остается здесь? Что может держать его в этом солнечном аду?..
Андромеда наивно полагала, что не знает ответа на этот вопрос.
- Ты знаешь, что твой вклад в его, - Меда все ещё не назвала имён, кажется, это стало привычкой, - Лечение гораздо больше, чем какие-то двадцать или даже тридцать процентов, - она говорила тихо, но ее голос звучал настолько холодно, что могло показаться, будто бы вместе с новым словом от ее дыхания веет морозом, пробирающим до самых костей. - К черту эту скромность, чего ты хочешь ей добиться? - возмущение Иверсен не знало границ, она даже всплеснула в воздухе свободной рукой, выражая крайнюю степень своего непонимания. - Ты всегда точно знал, что ты делаешь и зачем, пока мы, все остальные, метались от одной гипотезы к другой, оттягивая момент, в котором нужно будет признаться в собственно некомпетентности. С нами у Гранта не было ни единого шанса! - усмехнулась горько Андромеда, и подняла взгляд, полный слез, куда-то наверх - вместе с солью из глаз выходила обида на саму себя и на то, что позволила себе сдаться здесь и сейчас, ведь никогда ранее не говорила она вслух о том, что вся ее работа не стоила и цента, и что с самого начала все было сделано неправильно. - Но потом появился ты... - продолжила она шёпотом, не опуская головы, и только сильнее сжимая в руках стакан, - И несмотря на все трудности, казалось, что все должно получиться. Что мы со всем справимся... Так скажи мне, Мэтт, - Меда сделала глубокий вдох, моргнула, прогоняя слезы прочь, и перевела взгляд на мужчину, - Какого черта ты решил сдаться? - ее губы сжались в тонкую полоску, а пальцы на стакане побелели от напряжения. Ещё секунда - и слышен треск. Она не сразу замечает, что от стекла в ее руках остались лишь осколки, которые подобно иглам впились в костяшки пальцев, но когда осознает произошедшее, слишком резко поднимается со своего места и пятится назад, спотыкаясь о мебель, и все это время не переставая испуганно смотреть на Салливана.
- Какого черта... - повторяет Андромеда будто бы в бреду, не понимая, обращение ли это к Мэтту, к самой себе или ко всему происходящему уже вот на протяжении нескольких лет со всеми ними.
Отредактировано Andromeda Iversen (17.06.2019 12:31:40)
Салливан отрешенно смотрел за бескрайний горизонт и вполуха слушал коллегу, привычно выхватывая основные мысли, но параллельно размышляя о том, не допустил ли он сам ошибку, купив билет на ближайший рейс сюда.
- Ты знаешь доктора Руби... Как ее там по фамилии?.. Нокс? Нут? Нотт, точно! Я слышал, она увлекается нумерологией и достаточно глубоко в это погружена... Может, и таро может раскинуть? Я предлагаю пригласить ее на следующий консилиум, - он громко фыркнул и покачал головой. Все происходящее здесь переставало быть даже забавным, а в такой ситуации ему становилось несколько некомфортно.
- Я не могу понять, где здесь подвох. Его могли списать и отправить в любой захудалый центр реабилитации, как поступают с ветеранами, но нам с тобой выписывают чеки на круглые суммы и ждут результатов, хотя не слушают мнений, - он залпом осушил остатки пива в банке и привычно сплюснул ее.
- И меня это чертовски напрягает, - признался Мэтт и скосил взгляд на коллегу, ловя отблески света в рыжине ее волос.
- Скромность? Где ты видишь скромность? Я говорю тебе лишь о фактах, - он не ожидал реакции Андромеды, тем более не был готов к слезам, а потому оцепенел и говорил скорее на автомате, панически стараясь придумать, что делать дальше, что делать с потоком обвинений в том, что он опустил руки и сдался.
- Ты думаешь, я знал хоть что-нибудь? Я знал не больше вашего, увы. Я не знал даже, с чего начинать и как к нему подступиться, - признавая собственную некомпетентность, в которой уже публично расписался в момент спора с консилиумом врачей прежде, чем с треском разорвать контракт. Едва ли он мог вспомнить, вышвырнули ли его из Техаса, или он ушел сам и громко хлопнул дверью - все происходило слишком быстро, чтобы четко отделить причину от следствия.
- Я делал то, что должен был. Я собирался проверять гипотезы одну за другой, чтобы было понятно, что даёт результат, пытался минимизировать вред, который может нанести медикаментозное вмешательство, - Салливан сжал переносицу до боли, стараясь не смотреть на женщину. Беспомощность перед женскими слезами сковала его настолько, что он едва ли мог пошевелиться, а тем более едва мог придумать, как остановить ее. Это была не эмоциональная разрядка клиентов, которую стоило спокойно переждать, чтобы человек мог продолжить общение, это было глубже, и как ему ни хотелось этого признавать, он отчасти тоже был виноват в ее слезах.
Треск стекла заставил его вздрогнуть. Он вскочил вслед за женщиной и успел поймать ее до того, как она добралась до двери, сгребая в медвежью хватку объятий, прижимая к себе как испуганного ребенка, не задумываясь даже о том, что ее кровь останется на нем.
- Тише, тише, - его ладонь ложится на рыжую макушку и несколько раз неловко скользит по волосам.
- Все хорошо, я здесь, - машинально вырывается привычная ещё по детству сестры фраза, пока он ждёт, что женщина слегка обмякнет в его руках. И, стоило ей только перестать сопротивляться, он чуть ли не сам доносит ее к креслу и сажает назад.
- Я схожу за аптечкой, не сбегай, - по-отечески строго сказал и так же посмотрел в глаза, надеясь на то, что на нее подействует гипнотически его спокойствие и уверенность в собственных действиях. Как же он хотел, чтобы это внешнее спокойствие действовало и на него самого.
- Ты меня давно знаешь, я не ем людей, - неловко пошутил, хотя его голос заметно дрогнул от нелепости этой фразы. Салливан вышел из кабинета и стал рыскать в полках секретаря в поисках аптечки. Он вернулся почти сразу и сел на колени перед Андромедой, уверенно ловя ее руку и осторожно промакивая кровь и вытаскивая осколки из ран.
- Ты думаешь, я не хотел помочь? - в его голосе сквозило то же отчаяние, хотя он говорил тихо, стараясь сосредоточиться на руке женщины и не смотреть ей в глаза. Он часто думал о том, что мог бы сделать, если бы остался, думал, смог ли бы помочь больше, если бы остался сражаться с ветряными мельницами.
- Мне сразу говорили, что мое присутствие - лишь дополнительная мера и ни разу не обещали карт-бланш. А я был слишком наивен, полагая, что смогу склонить чашу весов в свою сторону, поскольку обладаю достаточной экспертизой в реабилитации. Ты прекрасно знаешь, что там происходило. Я до сих пор хочу помочь, но я не готов нести ответственность за решения, принятые не мной, - он грустно усмехнулся.
- Мне важно помогать людям, и я решил, что здесь буду гораздо полезнее, чем там. Я не могу беспомощно наблюдать, как откатывается ремиссия, когда не я виноват в этом откате. Ты можешь называть меня трусом, я не обижусь, есть за что, - он едва повел плечами и поморщился. Эту пощечину он бы действительно заслужил.
- Ты знала?! - Мэтт хлопнул дверью с такой силой, что та лишь чудом не слетела с петель. Их маленькая победа на консилиуме, крошечный рывок к здравому смыслу, оказался глобальным поражением.
- Он обвинил меня в том, что я сделал его подопытной крысой, - Салливан мерил помещение огромными шагами, мечась как тигр по клетке.
- Больше месяца работы псу под хвост. Я потерял лимит доверия. Он только начал ко мне прислушиваться. Боже, - он даже не ожидал, что способен так злиться. Мэтту казалось, что ещё немного - и из его ушей повалит пар в духе мультфильмов и фильмов о Гарри Поттере.
- Будь я проклят, но я планировал объяснить ему все преимущества лечения и создать видимость самостоятельности принятия решения. Я в курсе, что это манипуляция, не смотри на меня так, - он отмахнулся от взгляда Иверсен, который интерпретировал по-своему, как от назойливой мухи.
- Но видимость свободной воли дала бы нам хоть небольшой кредит доверия. Но я просрал и это, - Салливан с размаху плюхнулся на стул, пытаясь отдышаться после гневной речи и пробежки.
- Меня здесь вообще хоть кто-нибудь слушает? - уже гораздо тише и обречённо вопросил он пространство.
- Сейчас будет щипать, - он обрабатывал ее царапины антисептиком, а потом дул на них, словно пытаясь сделать так, чтобы ей было как можно менее дискомфортно. Он осторожно бинтовал руку Андромеды, решив, что несколько пластырей - это полумеры, а полумеры Салливан терпеть не мог.
- Вот и все, - с третьей попытки он завязал аккуратный бантик и выпустил руку женщины из своей цепкой хватки.
- До какой-нибудь свадьбы заживёт, - очередная неловкая шутка. И в этот момент Салливан действительно испугался, что он, двухметровый мужик, прямо сейчас покраснеет.
- Что-то случилось? – он не вставал и все так же сидел перед ней на коленях, в этот раз заглядывая в глаза. Она не могла приехать просто так, и это понимание болезненно шевелилось в районе солнечного сплетения плохим предчувствием.
Отредактировано Matthew Sallivan (17.06.2019 16:46:21)
В разведке, одним из тестов, помимо стандартных правовых и показателей физической подготовки, были шахматы. Казалось бы, нет вещи проще и очевиднее, которая могла бы показать предельно четко на что способен кандидат, чем одна партия в эту игру – логика и умение думать на опережение, а также действовать, не поддаваясь эмоциональному порыву, а холодному голосу разума, все было на поверхности, стоит только расставить по своим клеткам фигуры. Для Андромеды было несложно сдать и этот тест, она была настолько увлечена процессом, что успела позабыть, что это – проверка. Погружаясь в какое-то дело, собирая разрозненные кусочки паззла воедино, она, бывало, теряла связь с окружающей ее действительностью, пока не находила верного решения и не расставляла все по своим местам; не могла жить без ясности происходящего, ненавидела ощущение незаконченности, недосказанности. И одному лишь только Богу известно, как смогла она так долго прожить, изо дня в день вынашивая внутри себя незакрытые вопросы к Салливану.
«Я не могу понять, почему я на тебя зациклена, почему все мои мысли, берущие начало в истории болезни Гранта, неминуемо ведут к твоему имени. Не могу понять, почему звучит оно в моих висках тревожными сиренами – откуда во мне столько неуверенности, откуда это отчаянье, и почему это происходит со мной сейчас? Я не знаю, как тебе объяснить хоть что-то, ведь чем больше я думаю, тем сильнее сбиваются мысли и мое сердце, и в этой неразберихе теряется не только здравый смысл, но и я сама. Что они сделали со мной, Мэтт? Что они сделали со всеми нами?..»
Наверное, у него тоже были к ней вопросы. А может, и не к ней лично, но к тому, что связывало их и Хьюстон – все всяких сомнений. После того, что они видели и слышали в стенах исследовательского центра, невозможно было не обрасти незакрытыми гештальтами; не исключено, что многие из приглашенных специалистов, позже потратили добрую половину своего гонорара на супервизию – как минимум, а то и вовсе на терапию. Дело было не в том, что она работали с чем-то страшным, нет. Они работали с чем-то непонятным – не было никакой конкретики не только в анамнезе астронавта, ставшего поневоле объектом целой серии опытов (лечением это по прошествии года с лишним уже язык не поворачивался назвать), но и в мотивации заказчиков. И всю дорогу до Нью-Йорка ее штормило от таких вот, рациональных рассуждений о том, что Мэтт, как и прочие, оказался заложником обстоятельств, заранее выстроенных против него, до абсолютно эмоциональных, на грани истерики, выпадов о том, что это не уменьшает его вину.
Вину в том, что ничего не двигается с мертвой точки. Будто бы Трэвис Грант погиб в той аварии, и лучшие умы Штатов тратят сейчас свое время на кусок все еще функционирующего мяса. При том – с завязанными глазами.
А Салливана в свое время связали еще и по рукам. Или он связал себя сам?
- Знала…что? – опешила Андромеда, отшатываясь к дальней стенке пустующего кафетерия для сотрудников, и проливая горячий кофе на манжеты халата, который я все еще было так непривычно носить на своих плечах после темно-синей формы оперативника. – Ты правда думаешь, что я с ними заодно? – она как-то наполовину печально, наполовину растерянно покачала головой, - Как тебе такое вообще пришло в голову?.. – но, судя по состоянию мужчины, сейчас было не лучшее время для выяснения отношений и пустых обид. Тем более она была уверена, что он вовсе не это имел ввиду, просто ошибся с выбором формулировок. И не только.
- Тише, Мэтт, успокойся, прошу тебя, - Меда сделала шаг вперед, но ее сносило назад волной необузданного гнева, исходящего от Салливана, - Успокойся и подумай: разве у него могла быть иная реакция на такую резкую смену… да чего там, смену всего в его больничной жизни? Ты – единственный, кому он начал хоть немного, но доверять, и даже если бы… - она сделала глубокий вдох, - Если бы кто-то другой, а не ты, предложил изменить вектор проводимого лечения, то в сознании Трэвиса все происходящее неминуемо бы ассоциировалось с тобой, - ситуация была дерьмовая настолько, что Иверсен уже сама слабо верила в то, что говорила, попросту не зная, что ей следует делать сейчас: заткнуться и дать Мэтту отойти самому или продолжить попытки избавить его от зарождающегося комплекса вины. Она допила свой кофе, и поставив его на ближайший столик, подошла к опустившемуся бессильно на стул Салливану, приседая рядом с ним так, чтобы смотреть на него снизу вверх, и мягко обхватила его ладонь своей. – И если кто-то что-то и просрал, то не ты, а мы, - на последнем слове она кивнула головой и даже усмехнулась уголками губ, - Но это вовсе не значит, что на этом все заканчивается. Нам просто придется сделать шаг назад и исправить ошибку, которую ранее не учли.
И еще тысячу вещей, которые им бы не удалось учесть, даже если бы у них была вечность на подготовку к этому случаю. И Андромеда прекрасно понимала это, но сознательно подавляла эту мысль, дабы не программировать на неудачу себя, а, вместе с тем, и Мэтта.
Они были обязаны закончить начатое вместе.
- Удивительно, как я вообще столько продержалась… - пробубнила Меда себе под нос, и было не очевидно, имеет она ввиду разбитый несколькими минутами ранее стакан или же ее работу в Хьюстоне. Впрочем, итог у всех будет один и тот же – когда-нибудь сила, воздействующая извне, станет невыносимой, и пойдет трещина, а дальше только миллион осколков, которые уже не собрать воедино. Пока Мэтт бегает за бинтами, женщина сидит на месте с покорностью потерянного десятилетнего ребенка, обняв себя за плечи и пытаясь воссоздать в памяти те ощущения, которые испытала, пока Салливан прижимал ее к себе – такой теплый, в его объятиях казалось, что можно утонуть, и сопротивляться не было никаких сил, да и желания тоже. Андромеде удалось пусть на пару мгновений, но поймать утраченное чувство защищенности, и от этого хотелось плакать, не то от счастья, не то от отчаяния, осознавая, что это вряд ли повториться снова.
- Ты ешь их души и сердца, да, - попыталась еще более неудачно отшутиться Иверсен, выдавливая из себя смешок, вместе с которым она смахнула со щеки слезу, оставляя на скуле кровавый смазанный след. – Или только препарируешь? – им можно было соревноваться по уровню неловкости и неуместности шуток; возможно именно поэтому они почти никогда не обижались друг на друга.
Когда он опустился на колени и взял ее руку в свою, Андромеда подумала о том, что они будто бы поменялись местами.
«Мы крутимся в проклятом колесе Сансары – еще один оборот, и все начнется сначала. И так, пока не найдется способ его сломать», - она внимательно следила за действиями мужчины не потому, что не доверяла, а потому, что хотела запомнить этот момент так четко, как только человеческая память вообще может это сделать.
- Они говорили так всем. Превентивная мера, чтобы никто не считал себя важнее других и, как следствие, не требовал больше денег, - голос Андромеды вновь стал механическим, лишенным каких бы то ни было эмоций, - Деньги – все дело в них, и это не новость. На одном энтузиазме работать способны не многие. Работать долго и качественно – почти никто. Они просто испугались, что ты можешь зайти слишком далеко, и тогда контроль над ситуацией бы перешел из их рук в наши. А так… - она поморщилась, когда один, вонзившийся глубже других осколок, вышел из-под кожи вместе с каплей крови, и впервые после срыва посмотрела Мэтту прямо в глаза.
- Мне кажется, я безнадежна, - она усмехнулась снова, отвечая на реплику о свадьбе, - Только не говори, что в таком случае она будет заживать вечно и ты никак не сможешь мне помочь, - в любой другой ситуации, Андромеда нашла бы этот ответ остроумным, но сейчас она чувствовала себя игроком в шахматную партию, угодившего в цугцванг. А в этом положении единственно правильный ход – не двигаться с места. Меда сглотнула, прикусывая свои губы почти до крови, и понимая, что другого выхода нет, продолжила.
- Ты спросил, случилось ли что-то. Так вот в том-то и дело, что ничего, - она проговорила это слово по слогам и полушепотом, наклоняясь ближе к Салливану, - Не случилось. Все ровно на том же месте, как и когда ты нас оставил. И я не знаю, что с этим делать, Мэтт. Я не знаю. Я устала, но от меня ждут решений. Что мне делать? – она поддалась еще ближе, буквально соскальзывая со своего места и усаживаясь напротив мужчины на пол, ожесточенно сжимая его ладонь в своей, - Пожалуйста, дай мне хоть какой-нибудь совет. Пожалуйста, Мэтт, я не справлюсь с этим сама. Не справлюсь, - и в отчаянье, плескавшемся в глубине ее глаз, можно было бы утонуть им обоим.
Отредактировано Andromeda Iversen (17.06.2019 19:53:51)
- И сколько нам придется делать вот таких шагов назад, а? - он запрокинул голову и смотрел в потолок, стараясь избежать взгляда ее серо-голубых глаз. Он слишком хорошо знал, что если будет смотреть в них дольше положенного - поверит каждому ее слову. Слову смирившегося даже не со своей, с чужой участью человека. И, как бы он ни уважал Иверсен, этого он ни понять, ни принять никак не мог.
- Сколько раз нам придется откатываться, отказываться от шанса на ремиссию? Ты думаешь, я чего-то не учел? Проклятье, я не успел с ним даже поговорить, - он винил себя. Винил себя во всем, что происходило с Грантом, и не мог перестать об этом думать. Ему нужна была всего пара дней.
Он мог бы посыпать свою голову пеплом и признать свое поражение, если бы у него не получилось. Но ему никто даже не дал шанс.
- Здесь можно достать что-нибудь кроме пива? Я не могу оставаться трезвым.
- Не человеку с частной практикой об этом говорить, но есть вещи куда важнее денег, - и он правда в это верил. Правда, едва ли мог свою веру подтвердить своими же поступками, своим согласием работать бесплатно, но едва ли можно выжить в Нью-Йорке и нести полную материальную ответственность за сестру, если заниматься одной лишь благотворительностью - так неровен час остаться на паперти, но это не отменит законов совести, его собственной совести, против которой он не пойдет. Хотя бы потому, что после этого он сам же не сможет смотреть на себя в зеркало.
- И это был тот случай. Иначе я бы справился со своей гордыней, - хотя едва ли только в ней было дело.
- Это человек, а не подопытная крыса, - он стоял перед очередным, третьим по счету консилиумом врачей, созванном по его же требованию, взлохмаченный, небритый, взволнованный и нелепый, высоченный и нескладный мальчишка и сверкал глазами и своей злостью.
- Доктор Салливан, вы перегибаете палку, - они, умудрённые опытом и сединами, уважаемые специалисты, смотрели на него свысока и с таким презрением, что Мэтт ещё сильнее раздувался, пытаясь казаться увереннее и решительнее.
- Он - астронавт. Он должен быть национальным героем, а не куском мяса!
- Доктор Салливан!
- Да что вы о себе возомнили? Если у него нет семьи и за него некому заступиться, значит можно делать все что угодно? Вы должны его уважать как героя. Никто из вас не попал бы в космос! - он был предвзят. Он завидовал, ведь ему от рождения не суждено было приблизиться хоть на метр к звёздам, а Грант видел их гораздо ближе, чем Салливан мог даже мечтать. Но едва ли он говорил бы что-то иное о любом другом человеке.
- Доктор Салливан, - голос по другую сторону стола стал отдавать командными нотками, - я напоминаю вам, что вы здесь всего лишь наемный работник, это не ваша частная практика, - глаза военного опасно сузились.
- Это угроза? - Салливана уже было не остановить.
- Возможно. В любом случае, я бы не рекомендовал вам так часто отвлекать нас от наших прямых обязанностей. Пересмотра назначенного курса лечения не будет. У вас остались какие-то вопросы?
- Я все ещё наемный работник?
- Да.
- Отлично. Тогда, вероятно, лучшим решением будет прекратить мой контракт, - он расправил плечи и смотрел только в глаза собеседнику.
- Я с вами абсолютно согласен, доктор Салливан.
- Ну погоди, всегда есть чужие свадьбы, - он негромко рассмеялся.
- Вот, например, Марк однажды встретит болонку своей мечты... - начал было отличный пример Мэтт, но осекся.
- А нет, я его кастрировал, - признал собственную полнейшую несолидарность с другим мужчиной в доме Салливан.
- Но я уверен, что найдется подходящая свадьба, - нет, он правда пытался исправить ситуацию. Но глобально проблема была в том, что его язык был злее любого врага.
Но она, кажется, не слышит, настолько глубоко погруженная в свои переживания, и буквально стекает к нему на пол, такая хрупкая и беззащитная, что хочется обнять и приласкать, защитить от всего на свете, но он не решается, вместо этого позволяя лишь поймать свои руки ее тонким пальцам.
- Меда, - он говорил тихо и ласково, возвращаясь к знакомому, привычному паттерну поведения с младшей сестрой. И не важно, что рыжая женщина перед ним была и старше его, и в половине случаев мудрее, сейчас она нуждалась в защите и ласке едва ли не больше, чем его маленькая сестрёнка а периоды обострений. По крайней мере, та Джэнни, которую он помнил, которая осталась в прошлом, до того, как она его отвергла.
- Не части, - он говорил медленнее обычного, рассчитывая, что Иверсен подстроится под его темп речи и подсознательно успокоится сама.
- Сделай шаг назад, - он обхватил ее пальцы и осторожно их сжал, пытаясь подарить тепло, которого у самого было немного, но все же должно было хватить на них обоих.
- Сделай глубокий вдох, - он сам вдохнул полной грудью, все так же сжимая их пальцы, ожидая, что коллега напротив машинально повторит его движение.
- Молодец, - он ободряюще ей улыбнулся, той вышколенной, вылощенной улыбкой терапевта в которой искренность мешается с профессиональной деформацией в равной пропорции.
- Ты же понимаешь, что я не могу читать твои мысли? - на всякий случай уточнил, потому что после шутки Иверсен о его способности пожирать души, он уже не был уверен, что они полностью друг друга понимают. Его задачей всегда было латать порванное травмирующим событием, но никак не расширять эту дыру.
- Начни сначала. Что ты делаешь сейчас? Что происходит? - он тянется к ней так искренне, с невероятным желанием помочь, так сопереживает, что едва ли сам может понять, с чем это связано: с искренним ли человеколюбием и желанием помочь Гранту, или с желанием помочь Андромеде.
Отредактировано Matthew Sallivan (17.06.2019 23:17:59)
ost: Марсу нужны любовники - Её глаза
. . . .
Закаты наши по местам – и нет законов притяженья.
- Это все еще лучше, чем топтаться на одном месте, - повела плечами Меда в жесте, который мог бы ошибочно быть распознан как безразличие, но на самом деле то была обыкновенная человеческая усталость. В последние недели они работали «на износ», будто бы проверяли не эффективность тех или иных методов лечения сложного пациента, а собственную выносливость; забыв о том, что им давно не двадцать семь, и что с каждой новой бессонной ночью, залитой крепким кофе и контрастным душем, они рискуют получить инсульт до сорока и остаться в истории не теми, кто смог верно диагностировать букет сопутствующих сложному посттравматическому расстройству заболеваний, а строкой в печальной статистике ранних смертей от сердечно-сосудистых заболеваний.
- Попробуй послушать себя со стороны, кто говорит сейчас со мной: доктор Мэттью Салливан или его эмоции? – Меда выпрямила спину и встала с колен, отпуская руку мужчины, и чуть склонила голову на бок, не сводя изучающего, пытливого, тяжелого взгляда; такого, который невозможно долго игнорировать. Или отвернуться, или ответить, не прерывая более зрительного контакта. Но последнее, собственно, Иверсен и рассчитывала. – Тебе надо отключить голову. Хотя бы до утра. И знаешь… - она сделала шаг в сторону, сбрасывая с плеч халат и собирая кредитки и ключи со стола, - Какое удачное совпадение, что мы сейчас находимся в одном из штатов, где нет проблем с производством бурбона. В конце концов, куда еще девать столько кукурузы, - Меда быстро преодолела расстояние от середины комнаты до двери, и приоткрыв ту, задержалась в проходе, оборачиваясь и вопросительно смотря на Салливана.
- Ну, ты идешь? Заправка в пяти минутах, а там, как известно, можно купить все.
Пишу последние слова; и были мы друг к другу близко.
Она ловила каждое его слово, вдыхала через нос и прогоняла по легким, смаковала кончикам губ и перекатывала на языке, запоминала каждый звук, каждую букву вписывала аккуратно в память, чтобы потом, в самый темный, страшный час, оставшись наедине со своими демонами, спокойный голос Мэтта, звучащий в застенках сознания, облегчал невыносимую боль; такую, которую не могут заглушить даже самые сильнодействующие анестетики; такую, от которой тебя выворачивает наизнанку, но никто не сможет это диагностировать. Разбитое сердце и растерзанную душу все еще не включили в список заболеваний, а ведь от них ежегодно умирает людей гораздо больше, чем от пневмонии или рака. А Андромеда, кроме того, была в группе риска.
«Одна из тех, о ком принято говорить с некой долей сочувствия, потому что, когда тебе за тридцать, ты живешь на Манхэттене, имеешь стабильную работу, машину представительского класса и прочие материальные блага, но возвращаешься в пустую квартиру – ты больше не вызываешь зависть, и на твоем месте никто не хочет оказаться. Ведь одиночества боятся сильнее, чем бедности, пусть об этом никто не говорит вслух.»
Но одиночество не было ее единственным изъяном, пусть и стремилась она искоренить его в себе так остервенело, что в какой-то момент стало абсолютно все равно. Все равно на то, с кем и как будет связана ее дальнейшая жизнь.
«Я безнадежна, Мэтт, и не пытайся убедить меня в обратном. Не трать впустую силы – вспомни, как тяжело было осознать, сколько времени утекло песком сквозь пальцы, когда ты покидал навсегда Хьюстон. Вспомни и запомни это ощущение, и возвращайся к нему каждый раз, когда тебе снова захочется начать со мной спор. Гуманнее для всех будет просто помочь мне закопать саму себя еще глубже в ту яму, которую я методично рою собственными же руками уже на протяжении нескольких лет.»
И вопреки собственному же голосу разума, вопреки всем взвешенным решениям и мыслям, Андромеда лишь крепче сжимала пальцами рубашку на груди мужчины и тянула его к себе, утыкаясь лицом в теплые, пахнущие по-прежнему чем-то неуловимым, но таким родным, складки одежды.
- Моя голова – ужасное место, чтобы оставаться там. Тем более – один на один с мыслями, кружащими в ней, - бормочет в полголоса женщина, совершенно не задумываясь о том, слышит ли ее Салливан. От напряжения, коим объяты ее руки, бинт в некоторых местах начинает становится розоватым от сочащейся где-то в глубине всех слоев марли крови. – И как же хорошо, Господи, как же я рада, что ты сейчас не можешь там оказаться и прочесть их… - Иверсен почти что плачет, все больше и больше погружаясь в омут скрытых страхов и сбрасывая все выставленные искусственно ограничения. И вот ей будто бы не тридцать пять, а десять, и она маленькая девочка, прижимающаяся к кому-то большому, сильному, теплому. К кому-то, кого ей так не хватало все свое детство.
- Я не понимаю, как так вышло, - начинает почему-то оправдываться, не исповедовавшись еще ни в одном грехе, - И когда черта, разделяющая работу и личный интерес была пересечена, и кем именно… И да, когда я говорила, что ничего не происходит, я не была с тобой достаточно откровенна, Мэтт… - Андромеда запинается, еще сильнее утыкаясь носом теперь куда-то в районе ключицы Салливана, и начинает глубоко дышать, пытаясь справиться с накатывающейся истерикой – воспоминания о последних днях пребывания в Хьюстоне мужчины нахлынули с силой всех девяти морских валов, и если бы не рука, крепко обнимающая ее, она бы задохнулась в ту же секунду.
- Да какого черта! – она была возмущена. Возмущена вдвойне – узколобием, с которым пришлось столкнуться на очередном консилиуме по делу Трэвиса, и решением, которое принял ее коллега и близкий друг после него. Никаких аргументов и доводов не хватало, чтобы объяснить ей, что нет никакого смысла больше отстаивать их с Салливаном позицию. Но дело было, в общем-то, не только в позиции, работе и пациенте по имени Трэвис Грант. Только вот сказать об этом Андромеда никак не решалась, считая, что это будет только мешать.
Их работе.
Их дружбе.
Им.
- Ты не можешь просто так взять и уехать! Не в такой момент, когда есть шанс… - она запнулась, ловя взгляд Мэтта, полный уверенности, сожаления и ярости одновременно. – Прости. Это, наверное, совсем не то, что бы ты хотел сейчас услышать, - Иверсен подошла к нему и привстав на носочки, обняла его крепко за шею, прикрывая глаза.
По ту сторону сомкнутых век она воспоминала вчерашнюю знойную ночь и то, как они возвращались от захолустной заправки с бутылкой виски, вышагивая по раскаленному асфальту босиком и напевая какую-то популярную в их годы студенческую песню. В какой-то момент Меда оступилась, и Мэттью поймал ее под руки, потянув к себе; и в этот самый момент, заглянув в его глаза, она подумала о том, что очень хочет поцеловать его. Или чтобы он поцеловал ее. Но даже несмотря на количество выпитого теплого бурбона, Иверсен держала себя в руках в достаточной степени, чтобы неловко пробормотать «спасибо», улыбнуться и пойти дальше.
Сегодня, сейчас, ей стоит сделать тоже самое. И идти дальше – с Мэттом или без него.
Оставив наши города, ты отказалась и оказалась в зоне риска.
- Трэвис Грант…стабилен. Настолько, что начались разговоры о том, будто бы его стоит перевести из палаты в более… Будничное пространство. В такое, где он бы чувствовал себя обычным человеком, - Меда подняла взгляд и встретилась им с Мэттом, - Нормальным человеком. И продолжил свою реабилитацию под наблюдением специалиста, но уже без всех этих приборов, белых халатов и запаха лекарств в комнате в двенадцать квадратов. Почти все дали свое согласие на то, чтобы быть его кураторами, но доктор Купер выбрал…Меня, - горло сдавила тошнота, Андромеда закашлялась, и ее кашель смешался с хриплым гортанным смехом. Она была в шаге от новой истерики. – И я… Согласилась. Понимаешь, Мэтт? Я согласилась. Самоуверенная дура! Я не должна была… - женщина закрыла глаза и снова яростно смяла ткань его рубашки, шепча всю одну и ту же фразу, будто бы бегая по замкнутому кругу, в его грудь, - Не должна была соглашаться. Не должна. Не должна была.
И можно было бы солгать, сказав, что ей не оставили выбора. Можно было бы попробовать ее утешить, подметив, что она – лучшая из тех, кто работал с астронавтом и выбор главного врача более чем понятен, а сама Иверсен вполне в силах справиться со всеми обязанностями.
Но брошенная ранее в воздух фраза о том, что кто-то перешагнул какую-то черту, поддерживала флёр недосказанности, как маленькая сноска, написанная неразборчиво в самом низу страницы. И дойти до этой сноски, чтобы объяснить ее значение, у Андромеды снова не хватило сил.
И это время мне уже не вернуть назад,
и снова стали так красивы, печальны и тоскливы её глаза.
И слов уже не жаль мне – вокруг одни пожары,
Мой остров – сад и гроздья, мой мост – доска и гвозди,
Вот так на вид все просто, но ничего не известно.
- Тебе ли разделять эмоции от личности человека? – он фыркнул и прищурился, разглядывая Андромеду.
- Между прочим, люди с эмоциональным интеллектом обладают конкурентным преимуществом перед людьми с высоким IQ во многих сферах, - отличное оправдание, чтобы не пытаться привычно загнать собственные чувства за забор и ворота с амбарным замком. Но все равно, именно сейчас, он снова запирает свое отчаяние и начинает вслед за оправданиями шутить.
- Что бы я ни чувствовал, я имею на это право. Надо бы закрепить в конституции права человека на его эмоции, - отец, вероятно, гордился бы им, если бы Мэтт стал политиком. Хотя это не точно.
- И я надеюсь, что заправка и в этот раз не подведет.
А ночь была тепла и нежна, нежнее, чем у Фицджеральта, темна настолько, что было видно звезды, к которым, рожденный в мегаполисе Салливан не был привычен и приучен. Он, как любой человек с контрольной точки эволюции, смотрел на них с замиранием сердца и мечтал дотянуться, как дотянулся Грант.
Его голос сорвался не дотянув до нужной ноты в момент, когда рыжая оступилась. Но Мэтт успел. Успел уберечь от падения. Успел поймать в объятия. Успел утонуть в глазах раз – и до дна. И смотреть вечность и всего мгновение в них. Чтобы так и не решиться приблизиться и прикоснуться.
А я стою на пороге открытия собственной тени.
Он держал ее пальцы. Не сжимал, но оставлял свое тепло, иллюзию опоры, которая может стать реальной по полувзмаху ресниц, по полуслову. Он снова как мальчишка, он снова готов гореть ради нее, как и всегда, с той лишь разницей, что она…
- Андромеда, я не буду разгадывать твои намеки, прости, - он понял. Он, конечно, догадался еще до того, как она закончила предложение. Но где-то в глубине души не хотел в это верить. Или по-мазохистски хотел сделать себе больнее. Но, скорее, принципиально не принимал намеки на своих сеансах.
Меня не продать на Запад.
Какой я к черту хиппи? Мой цвет давно на липе,
Мой мед собрали черти: не верьте им, не верьте.
Мэтт горел. Ему казалось, что он падал подобно метеориту, куску мусора другого мира, чуждого этому, сгорая в совершенно недружелюбной атмосфере только за то, что не принадлежал этому миру... Он даже не мог для себя точно определить, кто владел этим крошечным мирком, который его отторгал, быстро и беспощадно уничтожая его в полете. Ради чего только? Ради взгляда пары человек, что рискнут взглянуть в небо? Ради того, чтобы остаться отпечатком в глубине сетчатки Андромеды?
Он остановился на мгновение, на одно мгновение задумавшись, а будет ли он готов сгореть полностью ради того, чтобы остаться сполохом огненного хвоста в ее памяти?
Он был бы готов, но...
Но он был готов сгореть ради чуть более ласкового взгляда. Ради не-дружеского прикосновения, которое он (он был в этом уверен) не заслужил.
А потому гореть здесь и сейчас он готов не было. В него уже больнее, чем нужно, ближе, чем требуется ворвался этот клиент (все еще так, несмотря на больничные стены), впилось сопереживание, ввинтилась несправедливость ситуации.. Быть может потому, что сейчас он был единственным подопечным и занимал те мысли, в которых не было рыжины волос Андромеды. И эту нездоровую близость нужно было прекращать. И, вероятнее всего, срочно звонить супервизору.
Возвращение Иверсен застало его в руках с телефоном и в мыслях, стоит ли договариваться о супервизии сейчас, или стоит подождать окончательного возвращения в Нью-Йорк. Сомнения в собственной профессиональности подтачивали внутреннюю уверенность все сильнее, внутренний критик с внутренним родителем встали в любимую позу матери, скрестив руки на груди и одним своим видом показывали «ты всегда будешь делать недостаточно» - ему уже были не нужны их слова, он мог озвучить их сам.
Ее злость отвлекла его, заставила вздрогнуть и набрать в грудь воздуха, чтобы хлестко ответить, выплеснуть свое отчаяние, напомнить, что надежды больше нет, но он не успел – она перехватила слова на излете, закутав их в тепло, утопив в нежности, которую он не заслужил.
На мгновение он был готов сгореть. Чтобы еще хоть раз почувствовать это тепло.
Но в глубине души он прекрасно знал, что тепло это не для него.
- Прости, - он осторожно взял ее запястья и отстранился, вглядываясь в безбрежность ее глаз.
- Я сжег все мосты и, даже если захочу вернуться, терпеть меня уже не станут. Они меня заткнули. И больше не дадут слова, - он моргнул – и тот самый контакт был утерян. Мэтт отпустил запястья Меды и сделал шаг назад.
- У Трэвиса теперь надежда только на тебя.
Несите меня, несите, безбрежным вьюжным полем,
Чтоб обрыв мне был водопоем,
А не водопадом.
- Стой, что? – он едва не отшатнулся от нее, как от прокаженной, но все же профессионализм оставил его недвижимым, застывшим изваянием. Ни один мускул все же не дрогнул на его лице, только зазвенел голос.
- Вы что сделали? – и все же не выдержал. Вскочил, метнувшись в сторону, чтобы почти мгновенно развернуться и пойти назад, тигром запертым в клетке.
- Когда это произошло, Меда? Что ты успела сделать? – он снова бросился к ней, упал перед ней на колени с размахом, с грохотом обрушившегося колосса. Положил огромные ладони на ее колени и сжал их, моля о том, чтобы не успели. Чтобы не подтвердили его догадки. Чтобы не было слишком поздно.
- Что случилось? – и снова стоит, действительно стоит обратиться к супервизору, когда сердце даже столько лет спустя разрывает только от мысли о том, что произошло или может произойти с Грантом.
Его неудачным опытом. Его непрочитанной книгой. Его недописанной историей. Его незакрытым гештальтом.
Скулы Мэтта резко заострились, когда он сдерживал рвущиеся обвинения. Собственную боль. Ту, что он так и не проработал. Ту, что разрывает профессионализм. Ту, что сжимает до хруста отчаянием. «Это же просто человек. Но человек,» - и сейчас Мэтт не мог понять, кого из них с Трэвисом в этом предложении он имеет в виду. Себя – оправданием очередной слабости, щемящей тоски, жажды справедливости, желания спасти. Или самого Трэвиса, который не заслужил получить то, что получил.
Вы здесь » Manhattan » Реальная жизнь » Кто бы сказал, что мы встретимся под этой звездой ‡флэш
