- Как ты могла?!
Голос Джастина эхом отражается от всех поверхностей, уподобляясь хаотическим движениям оглушенной летучей  мыши, мечется, беснуется, впивается в барабанные перепонки тысячей игл.
- КАК ТЫ МОГЛА?!
Риторический вопрос, без смысла и целей, повторяемый снова и снова, как тот самый кусочек песни на заевшей пластинке. Иголка соскакивает и снова по кругу.
Дождевые дорожки рассекают окна на тысячи частей, размывают огни, стекла домов напротив, стирают линии неба, а в комнате сумрак, дрожащий, звенящий пустым электрическим напряжением, не сулящим ничего хорошего, густой, как болото. Только периодическая тишина разламывается стуком капель по стеклам. Это традиция у них такая смешная – встречаться в исключительно ненастную погоду. Джастин даже рад, что сейчас Донована нет дома, и что он в принципе не может вмешаться в историю, которая складывается похлеще любой мексиканской, мать ее, мелодрамы. По полу рассыпаны бумаги, медицинские пополам с нотами. Он, она, окно и дождик. Что может быть любопытнее для романтической зарисовки?
Нет. Тысячу раз нет. Это не та история. Не та зарисовка. Не та пара.
Джастин нервно курит, много месяцев не курил, а теперь сигареты летят одна за одной, практически без пауз, даже пепельница ощетинилась подобно ежу. Кот прячется под диваном, иногда ворчит, опасаясь беспокойно шагающих ног. Джастин мечется из угла в угол, он никак не может уложить в голове мысль, чтоб она не давила и не кололась, чтоб не вызывала отчаянного желания упиться до смерти или забить сидящую на диван Джэнни подушкой до перелома шеи.
- Этот ребенок был и моим тоже! Ты не имела права решать все одна!
Джэнни сделала аборт. Убила. Та часть Джастина, что была католиком, вопила просто во всех возможных тональностях. Убила. Как в простых донельзя рассказах: жил-был мальчик, жила-была девочка, девочка залетела, мальчик не отказывался от обязательств, но девочка сделала аборт. Джастин, конечно не мог вспомнить, когда мог успеть совершить такое злодеяние как переспать с девушкой, но он столько раз бывал обдолбанным за последнее время, что легко мог поверить во что угодно, даже в то, что появилась перспектива стать отцом. Он, конечно, не был против детей, даже наоборот (в ирландских семьях по пять детей обычная норма), он был готов заботиться, воспитывать и так далее. А она его…. Убила. Да, на ранних сроках это плод, конечно, а не человек, да почему так больно-то?!
Она сидит, бледная и серая, как тень, поджимает губы, кусает их, иногда все же разговаривает и кричит в ответ. Что-то про то, что это только ее дело. Кажется, что она стала еще тоньше и бледнее, пальцы у нее почти прозрачные.
- Моей гребаной кредиткой ты расплатилась за убийство! Черт возьми, Джэн! Почему ты не поговорила со мной?! Я об этом всем случайно, блин, узнал, потому что позвонили тебе, чтоб ты явилась на осмотр. Ну, какого черта, Джэн?!
Почему… почему… почему… И куча других вопросов, которые остаются без ответа или с тем ответом, который не устаивает Джастина вообще ни в одной параллельной вселенной.
На том и расстались. Однако, эта ситуация жрала его душу какой-то непонятной смесью эмоций, всю неделю после этой чудовищной новости. Через неделю Джэн вернулась. Ей стало хуже. Она сидела, свернувшись клубочком рядом с ним, вцепившись белыми пальцами в одежду своего недопарня-недодруга, дрожала, плакала, ее галлюцинации только обострились, заставляя кричать среди ночи.
Настал очередной дождливый весенний день на Манхэттене. Джастин открывает окно, впуская воздух в душную комнату вместе со стеклом дождя, который радостно впился в лицо при первой возможности. Горбится, думает, отчаянно снова хочет то ли курить, то ли простудиться. Она стоит сзади, прижимается щекой к спине, опять больно вцепилась пальцами в ребра, будто старается проникнуть внутрь него и свить уютное гнездышко под его горячим сердцем, дышит она очень тихо, будто боится, что прогонят. Молчание, снова их родной полумрак и урчащий котик в углу. Глубокий вдох. Выдох. Ногти прошуршали по пластику подоконника, пока ладони сжимались в кулаки. Решение Джастин принял.
- Мы едем в Ирландию, Джэн. – он накрывает ладонью ее пальцы. – Мы едем домой. Сегодня же.
Мы едем домой…
Весенняя Ирландия всегда встречала путешественников нестабильной погодой: яркое солнце сменялось туманами и дождями почти в мгновение ока. Графство Клэр утопало в этих самых туманах целую неделю, что Улисса очень радовало. Он туманы любил. Бесконечная серая мгла повсюду, насколько хватает взгляда. В ней призраки и духи, живут и умирают с первыми лучами солнца, а морской воздух, застрявший в этой густоте исключительно свеж и приятен. Зелень наливается силой, скоро все будет изумрудным и прекрасным, будет именно тем, что так восхищает путешественников. Хотя и сейчас не дурнее. Трава стелет под ногами мягкий шаг, обнимает ноги, шепчет на ухо что-то, где-то высоко звенит дождь, собирающийся пойти часа через три-четыре при плохом раскладе. Шорох и шелест сливаются вместе, образуя какую-то незатейливую песенку о любви. Древняя башня О’Брайан тоже слушает эти песни, ей грустно немного, потому что в стенах давно нет жизни. А там, на утесах, эта песенка превращается в мощную арию, которую поет уже океан, накидываясь сильным телом на скалы, вечное противостояние всех вечных противостояний. Он не только поет, но и шелестит, перекатывая гальку по песчаной полосе.
Шшшш… все заберет вода. Страхи это… Сущая ерунда. Волны все слижут, скроют на дне, в тишине. Так что… Двигайся ближе. Глубже дыши.
Улисс тонко улыбается. Он гулял каждый день вдоль утесов, так же, как и его непутевый племянник. Здесь время течет по-другому. Не так, как везде. Закроешь глаза, вдохнешь, откроешь, а уже прошло семь лет. Забавно, не так ли. Улисс любил Ирландию больше своего племянника, он давно ее не покидает. Здесь все дышит покоем, древностью и силой. Кто бы знал, что такой маленький кусочек суши может быть таким… родным, что ли. Ветер подхватывает седые, как тот же туман волосы, рассыпает по плечам, белый длинный шарф шелком путается вокруг руки и трости. Взгляд пронзительно изумрудных глаз скользит вдоль горизонта, стараясь выхватить движение случайных кораблей, но против ветра сделать это трудно. Глаза слезятся, щурятся. Ветер гонит серые клубы прочь, рассеивает, открывая подножье утесов Мохер, холмы за спиной и обратную дорогу. Хромота исключительно способствует долгим прогулкам. Улисс ухмыляется, опираясь спиной на каменную кладку молчаливой башни, переплетя пальцы на голове сокола, венчающего трость. Камни сегодня на редкость холодные, даже, пожалуй, чересчур бодрит.
Господин Грэндалл сегодня ждет гостей. Приедет племянник с подругой. Забавная конфигурация слов, неужели девушку себе нашел? Хотя. Голос его был какой-то мертво-упаднический. Значит, опять нужно содействие в каком-то вопросе. Ох, Джастин-Джастин… Улисс неспешно идет назад, хотя ветер очень старается его подогнать, словно не хочет слышать стук трости о каменные ступени башни, словно ему здесь вообще чужаки не нужны. Но нет, ускоряться серый человек не будет, не смотря на сообщение о том, что его дорогие гости едут уже из Дублина сюда. Спешка дело не решает, да и Улисс уже не мальчик, чтоб бегать, прислуга сама разберется. А между делом яркое солнце разодрало плену облаков на части, пролилось золотом на землю, уничтожая весь туман, кроме того, что застрял в волосах Улисса, заливая светом возрожденную после зимы зелень Ирландии и выстилая обратную дорогу искрящимися бриллиантами росы, прячущейся в траве. Утро заканчивается.
- Он идет.
Джастин отлепился от окна, прошуршав тяжелыми шторами. Его второе «родовое гнездо» нисколько не менялось в этом застывшем времени, немного сумрачное, немного пыльное, ужасно старое, с цветущим черным прудом, в котором утонуло столько игрушек и воспоминаний. Островок стабильности в океане жизни. И дядя среди всего этого – верховный Ши со своим королевством и целой армией теней. На столе дымится чай, кофе здесь признавался очень редко. Вкусно пахло булочками с корицей, тихо скрипит старая мебель, улыбаясь стеклами и полированными поверхностями молодому хозяину, армия оловянных солдатиков выстроилась на полке шкафа, салютуя гостям. Да, здесь лучше, чем там. Тишина, спокойствие жизни.
- Знаешь, я иногда убегал отсюда на самый юг, в графство Кэрри, дружил там с ловцами омаров. Они очень вкусные, когда свежие.
Где-то внизу хлопнула дверь. Послышались шаги дворецкого, глухие разговоры, потом шаги наверх, по направлению к гостиной. И песенка детская, напеваемая низким грудным голосом, немного затянутая на гласных.
- Тише, тише, Ши на крыше, Ши крадутся и услышат. Если Ши в трубу влезают, все тотчас же замерзают…
Открылась дверь, впуская седого, как лунь, в свои не самые старые годы человека, чьи длинные пальцы сжимали трость слишком жестко и властно. Тени сумрачной гостиной заострили черты, делая их чем-то сходными с кошачьими. Изумрудные глаза только подчеркивали сходство. Высокий, в отличие от племянника. Очень холодный, даже улыбка не помогала. Джастин разморозился первым, ему привычнее
- Здравствуй, дядя, это Джэн… Джэйн Салливан. моя подруга. Джэн… Это мой дядя. Улисс Энте Грэндалл.
- Слышал, что Вы никогда не были на Изумрудном острове, мисс Салливан. Как Ваши впечатления от дороги? Надеюсь, мой племянник не силой Вас сюда притащил? А то с него станется.
Перед ним - странная девушка. С безумными глазами загнанного оленя, маленькая и слишком сгруппированная. Однако, Улисс выражал свое любопытство очень сдержанно, улыбался так же сдержанно, разговаривал с диким акцентом, а поэтому не торопясь. Голос его мягко и гулко отражается от стен, скользит по полу. Он совершенно другой. Спокойный. Лишенный экспрессии, такой же сильный, как взгляд.
Слегка до жути.

Офф: все стишки авторские, не являются плодом моей идеи)

[nick]Улисс Энте Грэндалл[/nick][status]Джастин Грэндалл[/status][icon]https://i.imgur.com/EPIjKBU.jpg[/icon]

Отредактировано Justin Grendall (29.04.2019 00:43:43)

Значит… Просто Джэнни. Джэнни туфлю потеряла, долго плакала, искала… Нет, плохо. А если этот? Один приходит и уходит, второй поиграет, да бросит. А третий с Джэнни всегда, он не покинет ее никогда…Нет, тоже слишком пресно. Или… О. Вот это неплохой стих. В пабе мы сидели с Бэнни, пили эль густой. Рассказал он мне про Джэнни случай непростой. Мол, пришла его девчонка вся, как есть, в слезах. Мокрая на ней юбчонка, страх сквозил в глазах. А вот это уже действительно похоже… Действительно похоже. Улисс тонко улыбнулся.
- Меня и не беспокоят побеги, вы не в плену, мисс Джэнни, у меня не тюрьма, не колония, не больница. Вы вольны идти куда хотите, делать, что хотите. Это поместье и этот остров та малая часть, которую я могу предложить вам для отдыха тела… Ну и души, естественно. В любом случае, я вас рад видеть, гости у меня бывают нечасто, и поздравляю с приездом. Приглашаю Вас спуститься в столовую и отведать нормального завтрака.
Первое знакомство завершено, Улисс исчезает в дверном проеме, унося с собой запах утренней росы, цветов и травы, тонкие нотки морской соли, пропитавшей одежду. Коридоры все еще во власти полумрака, задумчивого и на редкость тихого. Словно каждый завиток, вырезанный на дереве, каждая фигурка, обдумывают новость о прибытии новой гостьи – чужака, постороннего элемента в идеальной картине. Ступеньки, старые, деревянные, пропахшие веками и пылью, скрипят под неровным шагом, ладонь шуршит по полированной поверхности перил. Со стен глазеют портреты предков, блестят красные бока написанных маслом яблок, зеленеет листва, портьеры по стенам висят без движения, храня размеренное спокойствие места. Действительно же, в этом доме было на редкость спокойно. Старые интерьеры в так называемом «английском» стиле (английский – это слово всегда вызывало у Улисса неприятное чувство жжения в желудке) всегда могли расположить к себе даже самого увлеченного авангардом человека. Улисс и его семья так практически ничего и не меняли в этом доме, разве что проведены блага цивилизации вроде интернета, водоснабжения, да кабельного телевидения. А столовая была контрастно светлой, по сравнению с коридором, панорамное окно открывало вид на полудикий сад, за которым ухаживали лишь в полсилы. Зато красиво, так Улиссу казалось. До цветения лилий еле слишком долго, зато, как расцветут… Будет очень красиво. Улисс сел на свое любимое место, перед ним сразу возникла чашка с чаем.
- Нас будет трое, Бэсс. Вы помните об этом?
Получив утвердительный ответ, Улисс погрузился во вдумчивое созерцание красот своего сада. А подумать было над чем. Любопытную девицу привез Джастин. Ужас в глазах, бледные губы, тонкие пальцы, заморенное истериками тело. Ох уж эти ваши цивилизации. Из Америки приезжают все какие-то переломанные, странные, разбитые. Джастин сделал правильное решение, привезя ее сюда. Да. Правильное.
- Тшшш. Джэн, тише. Мой дядя действительно иногда бывает стремным. Но это все по первому впечатлению. Он поможет нам с тобой, правда, этот дом поможет. Ирландия поможет. Она помогала мне, когда-то, давным-давно. Может быть, и для тебя найдется что-то родное...– Джастин берет подругу за руку, сжимает, накрывает сверху второй ладонью, гладит, успокаивает. – Его зовут Улисс. Это Одиссей, по-римски. Ты ведь знаешь такого греческого героя? И фамилия у него такая же, как у меня. Это нетрудно. Ты привыкнешь. Я буду рядом. Ты со всем справишься, дорогая. – голос Джастина лишь на полтона был повыше, чем у дяди, но уже такая мелочь делала его чуть ближе к этому миру, чем к какому-то другому. - Твоим монстрам сюда входа нет, даже мои трусливо жмутся на входе. Ты веришь мне? Веришь мне, Джэнни? – он обнимает свою подругу за плечи, свою ослабевшую музу, помогает встать на ноги. – Пойдем. Нас ждет завтрак и отдых после такого трудного перелета… И переезда. Потом я тебе покажу все свои любимые и самые красивые места. Ты отдохнешь, привыкнешь. Тебе понравится. Но если будет плохо, то я сразу увезу тебя обратно в Америку. Ладно? – Джастин медленно выводит ее из комнаты и ведет по тем же темным коридорам, где до сих пор витает тонкий запах трав и океана.
А столовую уже заливает яркий солнечный свет, струится сквозь цветные стекла имитации витражей по краям, выстилая пол, стены и белую скатерть цветными пятнышками, складывающимися в затейливый рисунок из фей, дев в зеленых платьях и рыцарей, конных и пеших. Улисс оторвал взгляд изумрудных глаз от пейзажа за окном, улыбнулся им снова.
- Вы быстро, я сказал Бэсс чуть обождать с подачей. Джастин, будь любезен, скажи бедной девушке, что я ее жестоко обманул, ввел в заблуждение, нарушил Библию, Коран и всякие там кодексы. – засмеялся тихо и махнул рукой, удаляя племянника прочь из столовой. Улисс в разительном отличие от своего молодого члена семьи не только дураком не был от слова «совсем», но и не видел смысла им притворяться. Он понял, что бедной девушке не очень просто смотреть в его глаза, поэтому снова оборачивается к окну, оставляя Джэйн на обозрение только свой профиль, оттененный зеленью и солнечным светом, что путался в волосах, заставляя их играть бликами серебра. Пальцы отпустили трость и сплелись в замок на коленях.
- Что за напасть случилась с вами, дорогая мисс Джэйн? Мой племянник ведет себя, как суетливая птица, он вряд ли сможет все объяснить внятно. Может быть, вы сможете? Я никому не расскажу, даже ему. Обещаю. Секреты многих его друзей ему недоступны. – Улисс спокойно улыбается, прикрывает глаза ресницами. – Эта земля очень древняя, моложе, конечно, чем Китай, но древняя, спокойная. Даже самая беспокойная душа здесь может найти покой. – глубокий вдох, выдох. – Если вам еще трудно ко мне привыкнуть, конечно, на ответе я не настаиваю. Вам понравилась комната? Можем с вами общаться на любые отвлеченные темы.
Пальцы обхватили чашку с подостывшим чаем, поднесли к губам, чтоб Улисс сделал глоток. Тихонько белый фарфор звякнул о блюдце.
- Или, например, тоже отличная тема. Как вы с Джастином познакомились?
А за окном шуршат ветки с молодой зеленью, трава, перезвякиваются венчики цветов, которые скоро раскроются и выпустят молодых фей. Скоро огоньки будут плясать под волшебные мелодии по холмам, вычерчивая круги на траве. А пока за окном перекликиваются птицы.
И время застыло. Как поверхность чая в белой чашке.
А за плечом Джэнни, в дверях застыл Джастин.
Он тоже прекрасно знал дядины маневры и был готов кинуться на помощь к Джэн в любую секунду.

[nick]Улисс Энте Грэндалл[/nick][status]Джастин Грэндалл[/status][icon]https://i.imgur.com/EPIjKBU.jpg[/icon]

Отредактировано Justin Grendall (29.04.2019 00:43:32)

Солнце протягивает свои ладони сквозь разрывы туч, рисует пальцами по зелени везде, насколько хватает глаз, вселяет жизнь в каждую самую маленькую росинку, еще не успевшую раствориться в теплом воздухе, теперь они сверкают, как драгоценности. Оно исследует ладонями поверхность земли, оглаживает каждый холм, каждый изгиб утесов, забирается в дупла, будит животных и птиц, целует венчики цветочков. Жизнь шевелится и шуршит, там, за стеклами витражей, изображающих средневековые сценки, которые Улисс и Джастин знали почти что наизусть. Свет все бьется и бьется в стекла, рассыпает цветные блики по полу и стенам, словно упорно стараясь пробудить холодный воздух дома, заставить его шевелиться и танцевать. Однако получается плохо, дом все еще неподвижен и в нем звуков мало: шепотки стен и тяжелых портьер, скрип старых лестниц и половиц. Тихо, как в зиккурате. Однако нарядные блики создают образ просыпающейся после нескольких бесперебойных смен сказки, звенящей, ласковой, тянущейся к девушке, сжавшейся где-то около стула запуганно и неуверенно. Улисс почти не двигается, потягивая подостывший чай из белой чашечки. Он знает, что достаточно только дышать чуть глубже, чуть размереннее, чтоб слышать то, что происходит за окном. Этот тонкий шорох травы, манящей, предлагающей пройтись по ней, обещающей ласкающее прикосновение к босым стопам, скрип старых деревьев и шуршание листвы, где-то даже на самом краю воображения можно «услышать» запахи цветов, трав и пробегающих между камней ручейков. Но довольно хранить арктическую стылость в стенах, он подымается, забыв трость возле кресла, делает пару тяжелых шагов, слегка морща нос.
Щелчок двух задвижек, до сих пор надежно хранивших дом от ночных незваных гостей в виде особо бешеных мотыльков, не знающих страха перед огнем. Звон стекла, скрип рамы. Окно распахнулось, всколыхнув потоком воздуха занавески до самого потолка, ветер со свистом обнял высокую фигуру, растревожил серебряные волосы, коснулся плеч гостьи, забросил пригоршню листьев и квинтэссенцию весенних ароматов, сделал небольшой завывающий кружок по залу и вылетел обратно в небо. Границ не стало, стены словно раздвинулись, растаяли, подчиняясь какой-то странной местной магии. Всюду трава, всюду мох, малахитовые, темные, светлые всполохи. А старый дом чувствует возраст, давно становится себе могилой, медленно, плавно, приваливается к холму устало, боком, ведет степенные беседы с черной гладью пруда, на своем скрипучем языке вспоминает свое прошлое. А ведь все здесь когда-то было живее, Улисс ведь тоже живым был в таком же «когда-то». Быть может, это ошибка, хранить тщательно такое спокойствие, подходящее только льдам Арктики? Зеленый цвет сада, согретый солнцем, смешивается с ледяным изумрудным оттенком глаз, смягчая на один процент неподвижность черт Улисса. Он разворачивается, опираясь поясницей на подоконник, оплетая пальцами его край, улыбается чуть ласковей, за рябью ледяной маски, в отражении, немного видно Джастина, застывшего тенью за спиной Джейн. Суетная птица – глупая птица. Улисс давит усмешку. Он понимает беспокойство племянника, но считает его излишним, так как есть людей довольно вредно для здоровья и в обществе не приветствуется совершенно. Поэтому он ни в коем случае не съест Джейн, это грубо со стороны племянника так бояться дядю.
- Хорошо, Джейн, - соглашается с просьбой гостьи. - Но я человек не самый молодой, надеюсь, вы мне простите излишний официоз, если я случайно назову вас «мисс». – он никак не комментирует ее нежелание садиться на предложенное место, не задается излишне участливыми вопросами о том, почему она так нервничает и боится, почему так болезненно белеют костяшки пальцев с каждой секундой.
В нем не было места для пустого участия и пустой жалости для того, что он не считал существенным или легко преодолеваемым.
Все вопросы растворяются по углам, прячутся под половицами, звуки исчезают, не выдерживая конкуренции с перезвоном цветов. Улисс концентрирует внимание на чашке, правда, чай там почти закончился. Однако завтрак уже поспел, возможно, облегчая положение девушки, которой наверняка ближайшие пять-десять-пятнадцать дней будет трудно общаться с Грэндаллом-старшим. На столах появляются чай, печеные булочки, сыр и сваренные яйца, примешивая к воздуху что-то теплое и домашнее.
Ее голос пытается звенеть, но он не отражается от стен, он сразу вылетает в окно, едва касаясь чужого слуха. Словно боится того, как звучит в этом доме. Странно, не знакомо, по-чужому.
- Это очень любезно с его стороны. Он полицию не любит, у самого на счету довольно приключений. История достойная литературы, в самом деле. – скорее резюмирует, чем комментирует. Не акцентирует внимание на деталях. Не строит из себя того самого неуемно заботливого типа, который в один момент бы вытаращил глаза с воплями «как?! Как с крыши?! Как спрыгнуть?!». Шаги обратно даются чуточку труднее, шорох стопы травмированной ноги неприятно режет слух и приносит в сказку эдакую ложечку дегтя суровой реальности. Пальцы с силой сжали трость, чтоб опустить хозяина дома обратно в кресло. Улыбка снова тронула уголки губ, когда неестественно тонкий голос задал встречный вопрос. С вызовом. С нападением. С торчащими во все стороны иголками, как у маленького ежика. Не может не забавлять минуты на три. Поэтому он не отвечает, предоставляя ей возможность выбирать варианты самой.
- Вы пейте чай, Джейн, а то остынет. Травяной чай, когда холодный – невкусный. Вся магия из него выветривается, остается только горькое послевкусие и мелкие неудачи на весь день. – он переходит на «ты». Местоимения спотыкались и неприятно перекатывались на языке. - Если хочешь кофе, то прости – у меня оно по утрам не заваривается, все полки чаем забиты, а еще конфетами с черносливом.
Он снова смотрит на нее. Без жалости, без пощады, без участия. Пронзает антрацитовой чернотой зрачка навылет, как бьют китов острогой в океане. Ржавая техника требует мягкости рук, но их не будет. Он из других мастеров, что могут копаться в ржавых сердцах голыми руками, вытаскивая с силой, с болью старые пружины и прогнившие гайки, перебирать шестеренки, крутить и вставлять.
Расскажи мне правду. Порази меня в самое сердце. Ты для меня всего лишь одна из сотен. Даже тысяч. Я видел очень много лиц. В моей груди раскатывается волнами Атлантический океан, выталкивает холод в глаза, течет меж пальцев. Я освобожу его, когда сломаю ребра. Только тогда он утопит тебя. Я никогда не просил разговоров и сейчас не прошу. Я – не так уж и страшен. А ты? А ты слишком зла. Пассивна. Глаза твои почти белые, волосы струятся золотистой от солнца кровью по плечам. Нет, ты зла.
И бесподобна.
Так говори же со мной. Пока твой защитник стоит за спиной, нервничает за четверых. Вон он. Делает танцующий нервный шаг, ты можешь почувствовать его тепло, он с тобой. Внутри. Сжимает спинку твоего стула. Кусает губы.
А ты… Все еще бесподобна.
[nick]Улисс Энте Грэндалл[/nick][status]зловещий дядя и колдун[/status][icon]http://sg.uploads.ru/UdKjw.jpg[/icon]

Отредактировано Justin Grendall (02.06.2019 23:21:16)

Джейн уже дней десять была в доме Грэндалла-старшего. Он держал корректные дистанции и подчеркнуто вежливое поведение, в конце концов, инициатор приезда девушки сюда был Джастин и ни к чему дополнительно смущать бедняжку. Единственное, что забавляло ужасно, что, не смотря на всю предельную осторожность Грэндалла-старшего, Джэйн его все еще то ли боялась, то ли ей было попросту некомфортно. Неважно. Пока слишком ярко демонстрировались иголки, яд и очень длинные зубки дикого зверька, Улисс не планировал ей мешать адаптироваться к дому, к городу, к стране, к океану. Любая рана требует времени, а чем глубже рана, тем больше времени она требует. Улисс даже полагал, что Джастин действует неверно, силой выпихивая бедняжку на улицу и заставляя ее гулять: он видел все эти «мероприятия», как Джейн быстро уставала и ложилась на землю, в мягкую траву, словно пытаясь впитать в себя силу земли. Оставалось только качать головой, да опускать шторку обратно на оконное стекло, устав следить за данным мероприятием, граничащим с фарсом.
Но, как ни странно, иногда Джастин делал успехи через это непонятное принуждение: сегодня он смог выпихать Джейн из ее бастиона одиночества (сиречь, комнаты) в сад, смотреть на рыбок в прудике и любоваться цветочками. Иногда это действительно напоминало сюжет одной книжки для девочек «Таинственный сад», только совсем отдаленно. Джастин где-то наверху наигрывал очередные гаммы на фортепиано, слуги надежно заняты приготовлением ужина, а у Улисса намечался очередной предвечерний променад, пока солнце еще высоко. Сегодня достаточно прохладно, поэтому выбор пал на белый аранский свитер, свободные штаны, удобные ботинки и зеленый шарф. Джейн он не должен был потревожить наверняка, так как у него маршрут шел чуть ли не через садовую глушь, тогда как гостья предпочитала быть на более менее открытых полянах сада или рассматривать, действительно, пруд. Поэтому Улисс тихо выходит из дома, шуршит ботинками по гравию дорожки и перестукивает по ней тростью. Он неторопливо шагает, стараясь идти ровно и не припадать на ногу, которая после полудня иногда особенно сильно болит. Однако, все тело было настолько привычным к этому, что на боль Грэндалл-старший почти не щурился и не реагировал.
А над головой небо в зеленое пятнышко. Еще весеннее, а не летнее. Немного холодное. Немного теплое. Странное. Вкусно пахнущее. Запускающее птиц и мотыльков. Горькая полынь зацветает, оставляя на губах странный и неприятный привкус. Скоро, вероятно, станет совсем жарко и ароматы трав, разморенных чрезмерно горячим солнышком, начнут отвоевывать себе пространство старого особняка, только его кабинет и спальня останутся неприступны. Как и всегда. Из сезона в сезон. На глади зеленой играют синие, почти сапфировые мазки теней от листьев дуба, солнечно, тепло. Улисс расправляет пальцы левой руки, простирая ее над венчиками цветов, касается их еле-еле, скользит тонко-тонко. Чем дальше, тем выше трава. Вот она уже до середины бедра, почти невозможно удержаться, чтоб не сорвать. Срывает, крутит в руках колосок какой-то сорной травы, которую грызть очень сладко и вкусно, вставляет травинку между зубами, запрокидывает голову назад, подставляя лицо солнышку. Чудесная погода.
Но где-то сзади движение. Улисс открывает глаза, чуть поворачивает голову. Край зрачка, утопающего в изумрудной зелени замечает движение. Никто так не может осторожничать и прятаться, как...
Она…
На ее одежде шлейф запахов: еще не просохшей после вчерашних дождей земли, нежнейших оттенков капризных цветов и смятой травы. Она сегодня изумительно очаровательна, русые волосы похожи на золото, спадающее волнами на нежные плечи, а глаза чем-то схожи с морями или океанами. Очень поэтический образ, красивая девушка у его племянника, делает вывод Улисс, прикрывая глаза, слегка улыбаясь. Нужно двигаться дальше, поэтому он продолжает идти, позволяя мисс Салливан шпионить сколько душе угодно. Тень крыльев фей и птиц над головой, руки снова холодит приятное прикосновение трав и стволов деревьев, мимо которых проходил ненароком. Игра света на стальных волосах чуть слепит, заставляет жмуриться.
Капли ароматной росы на кончиках пальцев, растираются по ладони, впитываются в кожу, заставляет улыбаться, чувствовать, как подрагивает сердце в груди. А между делом дорога уходит слегка вниз, петляя между стволами дубов-колдунов, поскрипывая что-то на своем языке, немного ворчливо и мрачно. Сегодня ночью Улисс снова видел сны о поразительных мирах, которые на утро он неизбежно забывал, однако этой ночью в них была…
Она.
Белая. Бледная. С острой линией скулы.
- Забавно. – рассуждает он тихо. – Мне никогда не снятся сны про людей… Но мне снилось белое дерево, утопающее в темной воде, уходящее все глубже и глубже, на его ветках висели бусинки, перья, нити из бисера. Блестели грустно, тоскливо. И одинокая птичка тонко тянула песенку.
Улисс начинает тихо-тихо свистеть, напевая эту приснившуюся мелодию. Тихо-тихо. Протяжно грустно. Все громче и громче. Вот теперь мелодия отражается от крон деревьев, путается в траве, стелется под небесной синевой, ласкает потихоньку сердце ласковыми прикосновениями. Осторожно. Вкрадчиво. Ласково. А она все еще следует за ним, тихо, как привидение. Или юная русалка, у которой играет чрезмерное любопытство.
Почему бы не сыграть по ее правилам, не обмануть, запутать? Он, в конце концов, побитый и мудрый, весь, снизу доверху, покрыт рваными шрамами, со смятыми, порванными крыльями за спиной (против Джастина, громадных и радужных), он умеет ранить взглядом и взглядом залечивать раны, умеет управлять тьмой, своей и чужой, огромный, смелый, немного холодный, весь покрыт звездной пылью, теперь лишь седой. Он идет далеко-далеко прямо, дорога все дальше вилась изгибами в седую вечность, туда, ближе к утесам. Чем ближе к вечеру, чем ближе к океану, тем становится холоднее, скоро начнет стелиться туман под ногами, глушить шаг, пожирать голоса и звуки. Но он все поет, насвистывает привязчивый мотивчик. Ведет нежный тонкий призрак за собой. А потом делает шаг в сторону, уходя в тень очередного особо раскидистого дуба, чтоб пропустить ее перед собой, красться на пять-десять шагов впереди. И вот идет.
Она…
Пальцы стягивают с шеи шарф. Мимо проходит Джейн, неся за собой шлейф ранней ирландской весны, тогда он выходит из тени. Отпустив ее на двадцать, в итоге, шагов, он ведь тоже умеет быть неслышным при соблюдении определенных правил. Но чем ближе к океану, тем скучнее играть в эти самые прятки.
- Что же ты шла за мной тенью безликой, невидной, неслышной, Джейн? – на распев растягивает он низким грудным голосом, который на открытом пространстве, без клетки из стен, не кажется таким неживым и гулким. – Если тебе интересно, то секретов у меня нет, всегда можно спросить, «куда же вы идете?». Я людей не ем, в чем свято уверен мой племянник. – шаг у него шире, чем у Джейн, догоняет он ее быстро, не смотря на хромоту. – Я иду смотреть на океан. Там – красиво. Красивее, чем везде. – не спросясь разрешений или имеются ли возражения, он накидывает на нее изумрудную зелень шарфа, укутывает длинными пальцами ее шею и плечи. Такой вежливый, прохладный, только травинка с колоском, зажатая между зубами, делает образ земнее и проще. – Пойдешь со мной? Там довольно холодно. Возьми. И пойдем, сядем близко к воде, пока солнце будет катиться за горизонт, послушаем пение волн, я послушаю, как ты говоришь. Уверен – твой голос в нем будет звенеть, как жемчужинки.
Посмотрим с тобой на степь морскую, бездонную, жестокую, злую. Мое сердце такое же – вода, скала. А в твоих глазах отражен чужой янтарь, наверняка он отразится и в слове, когда душа твоя смягчится. Было бы интересно познать.
Сделай шаг навстречу. Расскажи мне правду из пары слов. Чтобы я… оглох.
Он предлагает ей руку, левую, как обычно. Ладонью вверх, так принято показывать отсутствие злых намерений. Но не дожидается ответа, поворачивает ладонью вниз, зажимает пальцы в кулак, убирая руку в карман и оставляя для пожатия чужой тонкой руки лишь локоть. Он пойдет дальше, немного тяжелее опираясь на трость, чем обычно, не затягивая ожидание, не делая его невыносимо тугим, как узел, искрящим точно неисправная проводка.
Улисс умел ждать при случае. Так почему бы не подождать…
Ее.
Ее храбрости. Ее зрелости. Ее готовности поделиться собой, чтоб попирать, как можно меньше законы банального гостеприимства, где есть догмы, прописанные и для гостя в том числе.
Ее молчаливого мужества, одолеть тех самых призраков, что роятся в ее голове. И впустить новых. Тех, что не страшные.
А просто другие.
До утесов Мохер еще долго идти. Часа два, может два с половиной.
- Чтоб увидеть океан, нам нужно торопиться, пока не сгустился туман!
В воздухе снова поплыл тихий свист, возобновляя негромкий мотив, ненавязчивый, но запоминающийся.
[nick]Улисс Энте Грэндалл[/nick][status]зловещий дядя и колдун[/status][icon]http://sg.uploads.ru/UdKjw.jpg[/icon]

Отредактировано Justin Grendall (02.06.2019 23:21:46)

Пальцы пронзают густой ароматный воздух, путают словно паучьи лапки паутину тумана, который робко начинает ползти откуда-то с вершины холма. Шарф ароматом весны и земли кутает плечи Джейн, струится вдоль рук и спины. Улисс всегда любил тонкие ткани за это их прекрасное свойство. Крик Джейн летит куда-то подбитой камнем чайкой, падает где-то недалеко от крыльца особняка, где задумчиво бренчит очередной мотивчик на гитаре Джастин, и сходя с ума от мыслей, теснящихся в его голове. Через секунду осколок неслышного звука долетит до его левого уха, заставив беспокойно встрепенуться и отложить в сторону несчастный инструмент. Переживает. Улисс криво и холодно улыбается, пожестче перехватив соломинку зубами. Они нашли друг друга, каждый в своем упоительном горе. Дураки или гении. Неважно. Заглянешь в темные закоулки души племянника, а что найдешь? Обугленные останки Помпей, пепел, мрак, сменяющийся густой зеленью и сказкой непонятного происхождения. А что у него самого? Ночной лес, тишина, шум камышей, болото, мрачные ели строем до самых небес, светлячки, запахи, звуки. А у нее? Может быть, Вселенная без конца и края, огромные звезды, больше похожие на стальной блеск от крыльев Стимфалийских птиц, которые пронзят тебя своими копьями-перьями за один неправильный шаг, черные псы, вышедшие на охоту за выжившими крохами здравого смысла и чего-то наивно-хорошего… А посреди всего этого… Она. Ужасающая, безразмерная, порванная во времени и пространстве, скручивающая горизонт в пыль, настолько черная, что смотреть на нее больно, ДЫРА. Там, чем глубже, тем страшнее твари.
Ну как тебе, милый, вот такой облик ее?
Ему никогда не было страшно от того, что он считал пустяками. Он отмахивается от стайки мурашек, пробежавшей вдоль позвоночника, неприятно, почти противно. Возможно, все мысле-домыслы преждевременны. Спешить нельзя. Слишком много узлов, поди распутай их все, не переломав ногтей и пальцев. Загляни во все закоулки души, туда, куда тебя пустят без приглашения, и туда, куда пригласят.
Готов?
Да, что за глупости.
Маленькая ладонь вцепилась в локоть жестом человека утопающего. Можно идти. Трость мерно стучит по пыльной дороге, сбивая с нее камушки куда-то вперед и направо, шарф на чужих плечах тихо шелестит, улавливая еле-еле живой ветер. Свист  снова складывается в затяжную песенку, но уже другую, похожую на моряцкую, которую напевают ловцы из Килларни. Улисс греет лицо в лучах солнца, клонящегося к закату. Звук чужого голоса путает ноты, чужая рука бросает локоть, отстает на полшага, нервно сжимая пальцы в кулак. Конечно, он слышит, он улыбается, не повернув головы на пять с половиной ударов сердца. Полет со скалы путь к едва ли не самой идеальной могиле на свете. На морском дне твое тело может лежать долго, красиво, словно спящее, а потом рыбки зацелуют прекрасные губы, и красота в принципе останется только воспоминанием. Нужно ли? Нет, не нужно, даже ей не нужно. Она пока к этому не пришла. Но ей обо всех его мыслях знать… не надо.
Вообще забавным для Улисса было наблюдение, что ледяную, почти до стеклянного состояния девочку вырвали с корнем из урбанистического мира и поместили в сады. Оттаивать. Но пока что нет. Совсем нет. Она ежится, трясется, ей больно, но корку не спешит бросить где-то под вековым дубом. Он не будет ей помогать, как постоянно пытается Джастин. Это как жалким мечом рубиться с многоголовой гидрой. Одна голова отвалится – три новые вырастут. Вот и Джастин сдирает с нее покровы ее ледяной могилы, так вырастает новая корка, прочнее предыдущей.
Нет, Улисс ей не будет помогать. Поможет не кто-то, а что-то другое. Он останавливается через два шага, оборачивается только теперь, чуть удивленно вскинув брови. Мол, что случилось. Лицемеееер. Но лицемер во благо, как смешно ни звучало бы.
- Он не страшный. Просто густой. Когда в нем светлячков видно, то очень красиво. Однако, для светлячковых танцев сейчас совсем не сезон. – вздыхает глубоко. – А еще иногда мокро, пока дойдешь до дома, весь росой покрываешься, сохнешь потом полтора часа. – выдыхает обратно. - Да, часто хожу. Почти каждый день, после полудня или вечером. Ноге полезно, она и так не жалует длительные прогулки. Только рассветы не встречаю. Во время рассветов туман гуще, так просто не дойти, а на машине не интересно.
Он смеется и выбрасывает догрызенную травинку.
- Ехать на машине, наверное, минут пятнадцать. Пешком-то подольше. Хотя. Вот смотри. За разговорами время течет менее заметно… и если я прямо сейчас замолчу, то ты услышишь океан.
Улисс так и поступает, он, конечно, может говорить бесконечно на совершенно разные темы (талант полностью перенятый Джастином и выращенный в абсолют до ужасающей трескотни), но зачем. Ей трудно участвовать в диалоге, а Улиссу комфортно и помолчать. Вот он и молчит, слегка вытягивается, стараясь уловить звуки посреди шелеста трав, пения птиц, легкого перезвона колоколов церквей где-то за спиной.
Волны уже слышно. Далеко-далеко, рокочет, пенится и бурлит, разбиваясь о камни волнами, Атлантический океан. Его песня, смешивается с шелестом зелени на холмах, создавая невероятную симфонию звуков, с редко мелькающими криками морских птиц. Улисс улыбается. Даже шаг чуть ускорил. Темно-синяя бездна скоро раскинется от края до края, насколько только хватит взгляда, высосет сердце до дна и оставит одну упоительную эйфорию. Без мыслей и чувств. Он склоняется ближе к ее плечу и тихо-тихо, почти не скрывая своей нежной любви к этим местам, говорит, обводя пальцем еле видную линию на горизонте.
- Смотри, чуть повыше если голову поднимешь, то увидишь кромку, а за ней голубую дымку. Это утесы, а вон там… - палец скользит чуть правее. – Там башня О’Брайана. Мы сейчас идем мимо туристической тропы, людей в этот час почти не бывает. Мы сейчас пойдем к башне, это самая высокая смотровая площадка, а потом пойдем по левой стороне.
Площадка мрачной башни, которой вот уже почти двести лет, была во власти всех четырех ветров сразу (не то что еле живой в холмах), которые радостно вцепились в путников, желая сорвать все, что плохо держалось на теле. Поэтому Улисс и не носил шляп в принципе. А вот шарф на Джейн он закрепил, видимо, весьма ненадежно, поэтому материя легко соскальзывает с девушки и пытается улететь в сторону океана. Но маневр погоды не совсем удался, Улисс привычным жестом выкинул трость и зацепил материю, тем самым избавив от утраты самое первое посещение мисс Джейн высоких утесов. Он протягивает шарф ей обратно.
- Надень обратно, пожалуйста, здесь холодно. Я привык. А ты замерзнешь. – ткань струится между пальцами почти как вода, перетекая от одного человека к другому, перемешивая между собой тепло совершенно разных рук.
Он отворачивается, он знает, что ей тяжело под его взглядом. Привыкнет. Он ставит трость, опирая ее на старую каменную кладку башни, и идет к самому краю смотровой площадки. Солнце где-то за спиной, не слепит, бросает длинные тени на воду внизу, делая ее еще чернее, немного страшнее, глубже. Даже он ее немного боится, потому что под водой обжигающе нечем дышать, там заканчиваются любые пути, и есть лишь одна дорога – вниз.
- Попробуй дышать глубоко. Тебе понравится. Знаешь… По легенде к югу от Утесов расположена страна Тир на Ног, страна вечно юных. Где нет старости и болезней. Красивая легенда. – Улисс подставляет лицо ветру и редким морским брызгам, долетающим так высоко. – Жаль нам там не быть. Никогда.
Слова растворяются где-то над морской поверхностью, слишком шумной сегодня, слишком ветреной. Улисс улыбается, садится прямо здесь, на холодную скалу и закрывает глаза. Он любит слушать голоса этих мест. Никогда не надоедает.
- Садись рядом. – предлагает он Джейн, постелив пальто. – Послушай. Скажи, что слышишь…
Уже в который раз его голос звучит очень тихо, слова распадаются на отдельные звуки и меньше, его уже не существует здесь, рядом с ней. Только призрак с изумрудными глазами, улыбающийся.
Протягивающий неожиданно теплую руку.

[nick]Улисс Энте Грэндалл[/nick][status]зловещий дядя и колдун[/status][icon]http://sg.uploads.ru/UdKjw.jpg[/icon]

Легенды этих мест шепчут в уши, запевают тоскливо, словно хотят вырваться наружу, из-под земли, из каменной кладки башни, очнуться от забвения или летаргического сна. Кому что по вкусу. Закатные лучи солнца, которые больше не где-то за спиной, выбрасывают длинные блики там, на воде, показывают чьи-то давно забытые лица, радостные и печальные. Они тают в наступающих с горизонта сумерках, снова рождаются, тянут руки, гладят лицо и плечи чужаков, трогают пальцы, дуновением ветра плетут волосы в косички мелкие, которые при всем желании расческой не разберешь. Сумерки ближе и ближе, обступают со всех сторон. Улисс отпускает, отделяется от самого себя, чтоб призраком изумрудно-серым вскинуть руки и воспарить где-то над поверхностью океана. У него ничего не болит. Он читает заклинание на гаэлике чем-то похожее на «Уверовав, увидишь», пока солнце катится к западу.
- Nuair a bhios tu a ‘ creidsinn gu bheil chi thu…
Во тьме на башне зажигаются факелы, где-то в холмах слышны крики воинов, бесконечно бьющихся в своей последней сече, а с другой стороны слышны легкие флейты и смех девушек, уже заплетших косы с лентами в честь Белтейна. Улисс улыбается, сидит рядом с ней, глаза его закрыты, а умная бледная тень стоит над ее левым плечом, не моргает, смотрит в туманную даль океана, тянет нитями сумерки, сплетая новые мороки и видения, закладывая под чужую черепную коробку и под ребра, где слева тревожно и страшно. Наверное, слишком тревожно и страшно. Она не готова воспринимать другую фантазию, когда собственные кошмары страшные, клыкастые и лезут вдоль по отвесным скалам, не желая менять ужас на сказку.
Уверовав, увидишь.
Он видит их тоже. Тощие странные, вычурные, точно псы из сказаний о перекрестках, где обычно ничего хорошего не происходит. Они тоже рычат, дрожат, как она, бросаются на протянутые руки, пытаются кусать и рвать плоть, но он смотрит на них так странно, что ее кошмарам это не нравится. У него странные глаза. В смертельно узком зрачке нет страха. Он готов встать и лично сбросить их назад, да так, что они рассыплются в прах. А что тогда останется ей? Пустой взгляд и вечное ничто? Поэтому он смотрит на нее, а не на них. Про себя ласково улыбается.
- Почему ты их ждешь?
Так ли ты уверена в том, что без них тебе не жить? Может быть… это они корень всех зол? Воплощение твоего страха, твоей недоверчивости, твоего убеждения что мир – твой враг. Мир не враг. Мир – испытание. Жесткое, иногда беспощадное, но испытание. Как и для тех, чьи корабельные песни ты слышишь, чьи барабаны отбивают ритм на новый приступ крепости, осажденной викингами… Ты хранишь это слишком бережно, баюкаешь, как человек – отрубленную руку. Не надо…
- Это гаэльский язык. Джастин и я знаем его. Осталось всего четыре процента той Ирландии, которая знает наш старый язык. Он очень красивый, не так ли?
Улисс открывает глаза, его серый призрак рябит и тает, сливаясь со своим немного несовершенным владельцем-калекой. Теперь нужно слушать крайне внимательно. Немногие видят здесь то, что когда-то видел Джастин. Вот в чем дело. Улисс накрывает чужие холодные пальцы второй рукой. Ласково. Почти как отец. Считает бледные костяшки под натянутой кожей подушечкой большого пальца.
- Кто зовет? Джэнни… - впервые он зовет ее не «Джейн». – Тебя зовет тот, кто в башне? Мы можем пойти посмотреть.
Но он не угадывает. Это другие призраки, более изощренные, хитрые и умные. Именно те, с кем любил беседовать Джастин, стоя по пояс в воде и подхватывая очередную простуду. Улисс едва хмурится, лицо приняло маску слишком внимательного и настороженного ожидания. Вокруг него роятся длинные тени, не те, которые хотелось бы. Длинные пальцы их холодом жгут щеки, смех едким звуком вливается в уши, а крылья слишком жесткие и колючие. Сумерки слишком близко, клубятся возле подножия скал и тихонько карабкаются вверх, повторяя путь ее гончих псов. Не суля покоя.
- Ты сильная, конечно. Но там не будет теплее. – тихо и спокойно говорит он, касаясь чужого дрожащего плеча, аккуратно, точно смотритель музея касается яйца Фаберже. – Сейчас плыть нельзя.
Нельзя… Нельзя… Нельзя… Его речь тает в очередной поднявшейся волне, едва ли способная перекрыть такого уверенного в себе духа, чей голос очень похож на его собственный. Неужели так странно? Видения бьются друг с другом, точно оголтелые шахматные фигурки, которые давно уже вышли за пределы собственно партии. Рассказать все… А рассказывать что? Быстрый изумрудный росчерк летит через плечо, отмечая закатывающееся на западе солнце. Время идет слишком и не по плану быстро. Едва ли его хватит на длинную прогулку вдоль утеса.
Тело очередной волны кинулось на скалы, с плачем срываясь обратно в океан. Также столкнулись их взгляды. Ее тело разбилось о ледяную зеленую корку, которая тут же пошла еле заметной трещиной. Больно. Он держит ее, не дает тонкому телу потерять равновесие, хотя так и тянет закрыть глаз. Тьма скрадывает трещину, обостряя черты лица, расширяя зрачки. Свист ветра в ушах нарушил стройную музыку, тени вцепились крепким пожатием в запястья. Она бросает его руку и вскакивает.
Она побежит.
Медлить нельзя. Переваривать и измерять происходящее тоже. Вокруг нее ураган из звуков чужого смеха, пугающего. Толкающего на поступок.
Ему больно поднять тело так быстро. Лицо расчерчивает гримаса боли, которая видна на долю секунды во вспыхнувшем отблеске заката, тонущем в океане, но он выпрямляется и делает два длинных шага, игнорируя резкую боль. Он не упадет ни сейчас, ни завтра, ни послезавтра. Не перед ней. Он ловит ее в свое пальто со спины, с силой укутывая, прижимая к себе. Не позволяя дернуться и вскрикнуть что-то в знак протеста. Наклоняется к ней, бархатно, ласково.
- Тише, тише. Я с тобой. Я рядом. Ты никому ничего не должна, не обязана рассказывать. Пусть смеются сколько хотят, daor. Они смеются, но ты сильнее их насмешек. Тише. Тише…
Пальцы оплетают ее плечи, сжимают талию. Сильно и властно. Не дергайся. Ничего не выйдет. Он закроет тебя от шума за своей спиной. Пусть и дрожит искалеченная нога, заставляя прижаться плечом и виском к каменной кладке башни.
- Думаю, что нам пора идти. На сегодня хватит свежего воздуха. – ласково проговорил он. - Туман идет с холмов.
Впрочем. Хватку он не ослабил. Не верит пока что.

[nick]Улисс Энте Грэндалл[/nick][status]зловещий дядя и колдун[/status][icon]http://sg.uploads.ru/UdKjw.jpg[/icon]

Отредактировано Justin Grendall (03.01.2020 23:14:58)

В Ирландии вечная весна. Непонятная. Капризная. Бестолковая в своей переменчивой природе. Еще секунду назад солнце светило точно в глаза, ослепляя, согревая, испаряя водяные брызги моря, осевшие на лице прозрачной легкой паутиной… А теперь вдали грохочет стихия, заставляющая собак испуганно скулить и прижимать уши, а домашний скот проворнее бежать до дома под обеспокоенные крики пастухов с холмов.
Никто из них не запомнит, как Улисс приведет Джэнни домой, оставив где-то возле башни свою трость мокнуть под одним из самых сильнейших февральских дождей за сезон. Не запомнит дороги, мокрой и скользкой. Не запомнит болезненную гримасу Улисса, расчерчивающую лицо точно вспышки молний небо где-то на востоке. Не запомнит опущенное лицо Джэнни и бледно-зеленый шарф, облепивший ее шею и плечи. Не запомнит, что шли они мучительно долго, то ли от обессиленной эмоциональным всплеском Джэн, то ли от хромоты Грэндалла-старшего. Не запомнит такого же мокрого, как крыса, суетливого, наполовину безумного Джастина, который умудрился потерять свою подругу и потратил два долгих часа на обход всей округи в ее поисках.
- Я. И незачем...
Никто никому не задал лишних вопросов. Джэнни из рук Улисса перешла в руки Джастина, который моментально навис над ней, как ястреб, охраняющий своего птенца, и утащил в дом, сушить и приводить в чувство горячим чаем, в надежде, что во время прогулки с дядей не случилось какого-то неясного эксцесса. Жаль, что надежда его была напрасной.
Прошел вечер, Джэн не спустилась к ужину. Джастин стал подозревать и под яростный шум дождя за окном начал ругаться с дядей, в тщетных попытках выяснить, что случилось во время прогулки. Его крик гремел не хуже грома, так как у семейства Грэндаллов у всех были низкие голоса. Его энергия плавила стекла и вышибала барабанные перепонки ровно до тех пор, пока дядя не устал от его психов, не шарахнул кулаком по столу и не велел заткнуться к какой-то там матери и не делать из мухи огромного зубастого монстра из сказки про ту самую Алису в Стране Чудес. Тогда в доме снова воцарилась тишина, беспокойная, наполненная потрескивающими и напряженными эмоциями.
В Ирландии вечная весна…
Новый день начался туманом, приклеившимся к стеклу окон, точно наклейка от старой жвачки, и свежестью, граничащей с холодом. У Джастина снова день сурка, который из раза в раз повторялся, когда он оказывался в плену своих беспокойных эмоций и в этом доме. Утром проснулся, смертельно рано, настолько, что голова болит и стоять трудно, ходил где-то полчаса тенью бледной по особняку дяди, холодному и неприветливому точь-в-точь как его глаза, прямо на балкон, чтоб раздвинуть тонкие занавески. Открывает окно, повторяя непонятный для себя ритуал, съеживается моментально, обхватывая свои плечи костлявыми чрезмерно пальцами, думая о том, что за ночь словно бы стало еще холоднее, что черные контуры татуировок смотрятся еще чернее на голубоватой коже, заморенной то ли холодом, то ли нервами. А занавески тревожно всколыхнутся, как крылья за спиной (непонятно только чьи, бабочки или птицы). Ногти напряженно скользнули по рукам, оставляя алые разводы… Потом встряхивается словно воробей, задремавший на линиях электропередач, захлопывает балконные створки с неприятным лязгом, протянувшим вдоль позвоночника. Завтрак сегодня опять в горло не лезет, Джес чахнет над чашкой чая, поглядывая искоса на дверь. Ожидая, что Джэн вот-вот появится.
В Ирландии вечная весна.
А она не пришла. Джастин бросает на дядю, который вообще никак не обозначивает реакции на окружающую его жизнь, один из своих самых свирепых взглядов и уходит прочь из столовой.
А Улиссу-то что…
Он всегда доверял чутью и знал, что если бы случилась беда какая-нибудь, то он первым бы узнал. По движению занавесок, по скрипу лестниц, по запаху от картин. Не важно как. Поэтому он жестом велит налить себе кофе покрепче и уходит к себе в кабинет, чтоб посидеть в кресле, подумать, посмотреть в окно. У него в кабинете лишь он сам. Сюда даже Джастин не приходит. Воздух застывший, словно замороженный, даже витки пыли неподвижны, как в сказке. Кресло тихонько скрипит ножками, когда хозяин в него опускается. Длинный предстоит денек. Улисс внимательно смотрит в пространство за окном, не мигая, словно змея, наблюдающая за добычей. Кофе обжигает губы легкой горечью. По стеклу застучали капли нового дождя. Легкого, боящегося, шуршащего. Пальцы легли на набалдашник трости (благо, что у Улисса было их штук десять разных), начав задумчиво крутить его по часовой стрелке.
Долгий… Долгий будет денек.
- Джэн, ты в порядке? Джэн…? Ты откроешь?
Но ответа ему не было, поэтому ногти бессильно скользят по деревянному дверному косяку, а взгляд как зацепился за поднос с нетронутой едой, так и оставался там минут десять.
- Джэн, я волнуюсь…
Он знает, что она там. Он ее слышит. По шороху бумаги, звукам падающих на пол корешками вниз книг, в которых она что-то ищет, ее тихому голосу, напевающему какие-то песни, чьих текстов Джастин не мог разобрать, как бы ни пытался. Он скреб дверь, дергал ручку. В конце концов, сдался, просто прижавшись лбом к двери на какое-то время. Тоска затягивала острыми лесками его сердце, заставляя кровоточить не там, где положено. Поэтому он поворачивается спиной к двери, прижимаясь и медленно опускаясь по ней на пол, он подтянул колени к груди и запустил пальцы в волосы, с силой их сжимая и потягивая. Так он всегда делал, когда думал.
Так прошел и обед.
- Джэн, я волнуюсь. Правда, волнуюсь. Если дядя что-то тебе сказал, то не обращай на него внимания, пожалуйста. Он немного поехавший от одиночества. Ну, правда. Если не хочешь видеть меня, то хотя бы поговори со мной. Джэн, прошу тебя…
А где-то в этажом ниже, в столовой ухмыльнулся широко Улисс, стукнув тростью в пол, от чего открылось окно и воздух, наполненный туманом и дождем прокатился по лицу и рукам, складываясь в изображение ее лица, сверкающим где-то в провалах глаз дождевыми каплями. Он накручивает на палец завиток тумана, так похожий на непослушный завиток у ее левой щеки и закрывает глаза. А видение растворяется, упав куда-то в ноги, просачивается под пол, в ее комнату, к ней, крутясь вокруг ее головы и вызванивая каплями сказочный мотив.
Он поднимается и тяжело припадая на ногу после вчерашних приключений поднимается к своему племяннику, пугая своим появлением до несвоевременных седых волос.
- Джастин, если тебе так сильно нужно к ней попасть, просто возьми ключ.
Да, Улисс не любил, когда порог кто-то перешагивает без приглашения, но раз очень надо... Джастин вздрагивает, но не спорит. Поэтому в дверь потихоньку скребнул ключ, добытый у экономки. Вместе с собой Джастин принес в комнату дождливый холод, сохранившийся с самого утра.
- Джэн?
В комнате творился легкий хаос, если ровный слой бумаги по полу можно считать легким. А у Джэнни в руках сборник сказок в тяжелом переплете, который Джес читал еще будучи ребенком.
- Родная, с тобой все хорошо?
Он ставит поднос с едо на столик, а сам опускается рядом с ней, касается ее плеча и зарывается носом в волосы на макушке.
Излишне навязчивый в своей удушающей заботе рыцаря о прекрасной даме.
В комнате гаснет закат.
А со стула с шорохом упал на бумаги зеленый, как его глаза, шарф Улисса.
Словно услышав звук удаляющихся шагов хозяина.

[nick]Улисс Энте Грэндалл[/nick][status]Джастин Грэндалл[/status][icon]https://i.imgur.com/EPIjKBU.jpg[/icon]

Отредактировано Justin Grendall (13.01.2020 00:39:40)

Он озабочен. Таким озабоченным он был целое никогда. Даже когда его бросал человек, которого он любил слишком самозабвенно и слишком рьяно. Он будет приглаживать взъерошенную шерсть своих нервов, катающих самые неприятные на свете мурашки вдоль позвоночника, будет шуршать носом по чужому затылку, еле теплому из-за открытых окон, плачущих дождем по подоконнику, тепло дышать, тревожа пряди чужих волос, внезапно чуть сыроватых. Тяжело вздохнет. Будет смотреть куда-то в дальний угол. И обнимать ее, точно птица-Феникс, хранящая свое гнездо и свое сокровище.
Не трогайте ее, не приближайтесь к ней, не прикасайтесь к ней. Моя.
Он обнимет ее крепче, когда она привалится к нему. Изнуренная, уставшая от своих поисков призраков, только уже не на трамвайных путях, а где-то на дорогах Ирландии. Везде разбросаны книги. В каждой гостевой комнате их было полным полно. Особенно в этой, бывшая комната Джастина, едва-едва хранящая в изгибах мебели и шелесте штор самого Джастина. Юного. Глупого. Эксцентричного.
Звук голоса Джэн внезапно показался чужим даже в застывшем воздухе комнаты, который даже дождь за окном не мог перемешать и привнести новые краски и запахи.
- Здесь всегда тихо, родная. Всегда будто нет времени. Лично я никогда не замечал, только приехал, как не заметил, что прошло уже… Три года. Каждый раз так. Не знаю, какой сейчас нахрен день.
Он чуть-чуть надтреснуто смеется, охрипший чуть-чуть после последних своих криков, зарывается лицом в волосы Джэн, пахнущие травой и дождем. Вздрагивает, когда она внезапно восклицает. Вопросы удивляют его. Хотя. Казалось бы, уже не следует удивляться. Фигура дяди всегда вызывала абсолютно у всех либо интерес, либо страх. Даже бесило. Немного. Процентов на сто.
- Что ты хочешь знать? Он двоюродный брат моего отца, чрезвычайно близкий к нашей семье. Он – последний из Грэндаллов. Я не считаюсь, поскольку… Всегда буду Эрналией. Вместе с ним уйдет фамилия. Помню, мама как-то говорила, что у него один несчастливый брак за плечами. Детей не было или был выкидыш. Вообще не слышал про эту женщину ничего, к сожалению. А он не рассказывал. Жива она или мертва, тоже не известно. Он не воевал, насколько я помню, он в разведке работал, это уже ни для кого не секрет, а после травмы быстро закончил карьеру, так-то, быть может, работал бы до сих пор. Если тебя интересует его нога, то я слышал, что он вроде как разбился на самолете. Боль так же сильна, как и прежде… Но он виду не показывает. Только морщится. И завел какое-то нереальное количество тростей.
Джастин вздыхает, шелестит голосом в двух сантиметрах над полом, тревожа бумаги и пыль. Воскрешая призраков, о которых сам не знал: улыбку Улисса, запах волос некой безликой женщины, смех, мягкую зелень глаз, непохожую на ту, что всем так знакома, расчерченное сосредоточенной яростью лицо и крик под вой летящего прямо вниз, к земле самолета, со взорвавшейся правой турбиной, запах медикаментов, застывшую задумчивость, просачивающееся сквозь пол тепло. Тепло, которое вряд ли вернется теперь.
- Дом это наследие Грэндаллов. Какой-то мой пра-пра-пра-пра-прадед построил, когда еще было в моде заводить по семь детей в ирландских семьях. Так вот подумать – влезут все. Забавно, да? Главное, что все рыжие, как лисята. Видел фотографию где-то. Даже дядя был рыжий когда-то давно. О маяке? Но… Тут маяк ближайший довольно далеко. Может быть, ты про башню? Ее еще в девятнадцатом веке каким-то предприимчивым дворянином, который просек красоту утесов и таким образом развлекал гостивших сэров и дам. Его кажется звали Корнелиус О’Брайан. В этой башне мало примечательного с точки зрения истории, на самом деле.
А вот от последнего вопроса Джастин почти опух и запрокинул голову назад.
- Тут почти миллиард островов, ты про который именно. Есть остров Мэн, там у дяди дом, даже самолет стоит. Есть остров Скай, легендарный остров, где по преданиям живут все феи. Но они на территории Шотландии, кстати. А у нас тут только легенды о Тир-на-Ног, пожалуй. Остров Юных. В Уэльсе его еще называют Авалоном. По сказаниям только святой Брэндон смог его найти. Потом вернулся, ступил на землю и рассыпался в прах. Теперь явления острова можно ждать только тогда, когда исцелится спящий там король Артур или Англия окажется в опасности.
- К слову о путешествиях.
Господи, как же Джастин ненавидел эти явления дяди народу. Тихо и из ниоткуда. Улисс стоял, окутанный туманом и холодом в дверях. Его лицо, казалось, выражало целое ничего. Он даже смотрел непонятно куда.
- Можно организовать оздоровительное путешествие по Ирландии и не только по ней. Можем посетить Северную Ирландию и отправиться в Шотландию на пресловутый остров Скай.
Джастина в этом вопросе мало кто спрашивал, поэтому дождавшись кивка Джэйн, Улисс просто мигнул зеленью глаз и растворился в сумраке коридора, едва ли не простреленный в спину злобным взглядом собственного племянника. Джастин любил дядю. Но не понимал, почему здесь и сейчас ощущает в нем непонятную угрозу собственному шаткому и хрупкому миру. Словно у него отнимают что-то.
В Ирландии вечная весна, наполненная запахами и зеленью. Там и началось длинное путешествие по красивейшим ее местам, с целью оздоровления, а может быть и некоего просвещения. Они посетили скалу Кашел и замок Данлюс, где до сих пор, по словам местных, можно услышать крики горестных баньши и воинов, сложивших головы в бесчисленных битвах. Они посетили Глендалох с его затерянными долинами между горных утесов. Здесь и там эхом был слышен тихий голос Улисса, рассказывающий историю того или иного магического места.
- В этом озере, Шаннон-Порт, если верить мифам внучка кельтского бога моря пыталась поймать Лосося мудрости, однако Лосось был хитер, уровень воды поднялся, девушка утонула, так в е честь и назвали эти воды…
- Эту скалу по легендам создал дьявол, когда откусил от горы, что недалеко отсюда кусок, а затем выплюнул то, что откусил…
- Если видите боярышник, не рвите его, феи будут сердиться, а еще больше будут сердиться местные фермеры, которые верят в разного рода суеверия такого толка.
- Это называется Дорогой Гигантов, природная история весьма прозаическая, а вот по легенде - это огромные ступеньки, которые использовал гигант Финн МакКул, чтоб пересечь воды и добраться до Шотландии…
- Это Чистилище святого Патрика, говорят, что это вход в другой мир, показанный самим Христом вышеупомянутому святому…
Они посетили Аранские острова, где гуляли по Дун-Энгус, а Улисс купил для гостьи мягчайший свитер с традиционными узорами. Их путешествие было действительно длинным, а отношения крайне странными. Улисс выдерживал дистанции, ни к кому не прикасался и почти не удерживал зрительных контактов с племянником и его подопечной. Он наслаждался воздухом, ветром, зацветающими растениями и их запахами в глубоких долинах, затерянных между гор. Слушал шумы озер и рек, старался избегать достопримечательностей, где по слухам много привидений или еще более жуткие вещи случались с юношами и девушками. Казалось, что он сам для себя поехал. Мог спокойно отойти метров на десять, чтоб послушать шум океана на базальтовых ступенях Дороги Гигантов или потеряться в свисте ветра Дун-Энгуса.
Как будто, ничего не было. Как будто это не он почти принес на руках домой трясущуюся от холода и эмоций Джэйн, будто он к ней действительно никогда не прикасался. Не трогал. Не обнимал с силой. И не шептал ничего на ухо. Будто не гулял с ней никогда.
Обратной стороной явился чрезвычайно подозрительный Джастин, который хоть и не задавал лишних вопросов, но вел себя едва ли не так же как Дитрих в свое время, то есть – как мать-наседка. Он от Джэйн не уходил, постоянно с ней разговаривал, оказывался между ней и дядей, если она или он подходили друг к другу. В общем, он для себя решил, что дядя как-то спровоцировал у его музы приступ, а внеплановый полет с утеса как-то не вписывался в идеальную картину мира Грэндалла-младшего.
Короче. Он был невыносим.
Не трогайте ее, не приближайтесь к ней, не прикасайтесь к ней. Моя. – сквозило в каждом его взгляде, жесте и слове. Это заставляло Улисса только неслышно хмыкать, кривя правый уголок губ с каком-то подобии улыбки.
Оттого Джес и не понимал, что Джэнни на него периодически огрызается. Не понимал, что делает не так. Он ведь в последнее время постоянно рядом с ней, а она с ним. Он заботился о ней, обнимал по ночам, пел и постоянно разговаривал. Для него ее отстраненность и слова о том, что он ее душит, были совсем непонятны.
Вернулся он домой уставший и немного озадаченный. Когда он занес чемодан в комнату Джэнни, то сразу плюхнулся на кровать, утопив лицо в подушке.
- Это было слишком интенсивно, я ужасно устал. А как твои впечатления? Дядя, конечно, гид, что надо, хотя я бы хотел, чтоб мы попутешествовали, может быть вдвоем. Как думаешь, может стоит через пару недель смотаться на что-то типа кемпинга? Я арендую машину, возьмем палатки теплые, даже телескоп могу на чердаке найти, насладимся звездами. Что думаешь?
Дядя наоборот, прекрасно отдохнул и сменил обстановку. Он даже не брал никакой ручной клади. Поэтому по приезду пошел прогуляться по дорожкам сада, куда выходили окна всех гостевых комнат, чтоб сесть на скамейку возле рукотворного пруда, который скоро красиво зацветет лилиями, и покурить свою длинную трубку, вдумчиво глядя на неподвижную черную воду.
Он был доволен. Девушка сильная. Зря Джастин ее опекает как неразумное дитя, неспособное за себя постоять.
Все она может. Просто взяв ключ.
[nick]Улисс Энте Грэндалл[/nick][status]Джастин Грэндалл[/status][icon]https://i.imgur.com/EPIjKBU.jpg[/icon]

Улисс глубоко вдыхает весенний воздух, звенящий теплом и сладостью трав, он знает, что это все шуточки погоды. Пока февраль и март не останутся за плечами, погода может быть совершенно непредсказуемой. Но пока что, почему бы не насладиться этой самой погодой и видами. Подумать, посидеть одному, вдумчиво следить за водой в маленьком пруду. Зияющую своей чернотой глубину. Едва-едва которую тревожит своими порывами ветер. Скоро расцветут кувшинки, будут источать сладкий запах, от которого хочется никогда не проснуться. Улисс слушает шорохи трав, шелест деревьев, отзвуки голоса Джастина, вылетающего сквозь приоткрытое окно.
Бедный Джастин… Всегда бедный. Отчаяние героя, который хочет всегда всех спасти, обогреть, защитить, помочь. Любого котенка из коробки, любого человека с раненой душой или разбитым в клочья сердцем. Бедный… Бедный Джастин.
Улисс не улыбается сегодня, вдумчиво кусает трубку, втягивает горький табачный дым, выпуская его потом причудливыми клубами и завитками растекаться по воздуху. Как старый дракон. В воздухе звенят призраки голосов, окутывают своими прохладными объятиями, ласково поют в уши неслышную песнь, гладят по волосам. Тихо-тихо. Легко-легко. Кажется, что моргнешь, то все наваждение исчезнет. Оно всегда исчезает, так заведено в этом мире.
Она не будет с ним. Он не очень нужен ей. Поездка ясно дала Улиссу представление об отношениях между двумя этими молодыми людьми. Чуть-чуть глупыми. Чуть-чуть наивными. Чуть-чуть летящими в паре сантиметров над землей. Не то чтоб это сильно его заботило, но… Улисс уже догадывался, что где-то под крышей может созреть буря. Буря, которой не знали эти стены и эта земля. Из-за путаницы в двух с половиной душах. Особенно одна, которая свои амбиции и геройские желания путает с любовью, вот уже в третий раз почти подряд. Смешно.
Он закусывает мундштук своей длинной трубки, вытягивает свою увеченную ногу вперед, смахивая воду с мокрой травы, смотрит теперь на отражение низких, свинцовых облаков, вдумчиво перетекая взглядом выше и выше, пока не подставит лицо случайному лучу солнца, прорвавшемуся сквозь плотную сизую завесу. Закроет глаза. Тихо улыбнется, выпустив нитку дыма.
Она здесь…
Он слышит ее. Нет-нет, не дыхание. Даже не шаги. И не, как было бы романтично, биение сердца. Он слышит то, как она думает. Несколько агрессивно. Несколько тяжело. Она – дисгармония этого волшебного мира, застывшего в своих вечных колдовских песнях, тихом перезвоне непонятной мелодии, шепота призраков, запутавшихся в кронах деревьев. Дисгармония и хаос, нарушающий тот мир, где Улисс был счастлив. Он словно просыпается после сна на Авалоне, теперь его слишком занимала эта девочка, слишком интересовали ее привычки и поведение, слишком привлекал к себе ее взгляд полный интереса, разбавленный страхом, движение тела, где был страх. Ее голос, где тоже был…. Страх. В ней он звучит громко, мешает слиться с гармонией этого места, мешает ее душе танцевать, кружиться искоркой белой перед собственными тенями мрачными, цепкими, отстаивая свое право на жизнь и радость. Мешая ей победить. Может быть, победить даже саму себя в том числе.
Негромкий голос его, тоже чужой в этой гармонии запахов и звуков, спросит, зачем она прячется. Зачем следит за ним вот уже… Дважды. Будто пытается, подобно героиням красивых средневековых сказок, выследить, где злой колдун прячет трупы наивных селян, как творит свои страшные заклятья, когда остается один. Зачем. Она может просто подойти и спросить. Подойти и сесть рядом.
Любую дверь можно открыть, если просто повернуть ключ…
Он выдохнет новые завитки горького дыма, выпустит их, как часть своей души, лететь куда-то далеко к небу, делает широкий жест рукой, приглашая сесть рядом, полюбоваться на дикий сад, который с годами становится все более заросшим, немного мрачным, подернутым волшебством, почти как все в Ирландии.
Она слушается, садится рядом, молчит, натянутая струна, жертва, готовая сорваться и убежать, если не дай бог услышит что-то не то. Улисс всегда был не очень щепетилен к душам других. Даже для нее он не собирался делать исключений. Кто она? Нет, она равна ему. Она не хуже его. Зачем относиться к ней, как к стеклянной вазе с востока, на которую дунешь – развалится. Семьдесят тысяч раз – нет. Он спросит ее нейтрально, о поездке, о ее мыслях, о самочувствии после такого серьезного марш-броска. Она ответит, заставит удивленно вскинуть брови, перевести край зрачка на неё.
- Тебе нравится запах трубки? – спросит, даже не пытаясь уследить за интонациями в голосе. Смотрит на тлеющий огонек сигареты в ее бледных, чуть вздрагивающих пальцах. Последняя затяжка, порыв ветра и ее спасительная соломинка (а наверняка она была таковой) гаснет. – Да, сейчас самое время смотреть на бесконечную зелень, подожди еще месяц, скоро холмы покроются цветами, по стенам поползут усики плюща, все утонет в бесконечной зелени мистического Королевства Фей. Никогда не покину этих мест. – он улыбается, запрокинув снова голову назад, открывая горло. Он не боится не ее зверей, ни ее саму. Что ты делаешь, глупая Джэйн. Он ведь счастлив. До тебя. – Это мой сон, я не хочу просыпаться. – тихо шелестит его голос, растворяясь в воздухе и в ней. – У тебя сигарета погасла. Если тебе нравится, возьми мою, тут еще минут на десять должно хватить.
Протягивает ей свою трубку, которой секунду назад касались его губы и глубокое сильное дыхание. От нее пахнет ветром, морем, жженым деревом и вишней.
- В этом сне может быть, что угодно… Может быть, когда-нибудь, я даже пойду на своих двух ногах, без трости.
Немного насмешливо, над самим собой. А новый порыв ветра принесет с собой холод с севера, быстро сдвинет с места массивы облачных замков, которые украдут солнце. Принесут с собой сказку и чудеса погоды. Первая за месяц снежинка упадет на ее бледные пальцы, настолько холодные, что хрупкое кружево не распадется, даже тогда, когда Улисс осторожно ее снимет, разотрет в своей ладони. Оправит рукав ее свитера. Он так идет тебе, дорогая. Поймает другую снежинку, внимательно проследит за тем, как вода впитается в кожу.
- Тут так часто. Главное, что не холодно… Хочешь еще немного сказки? Покажу тебе одну маленькую тайну.
Он встает и снимает с себя свое легкое пальто и шарф, кидая на скамью, расстегивает ворот рубашки, расстегивает рукава, закатывая их до самых локтей. Хромая, дойдет до пруда, встанет на колени на каменный бортик, близко-близко к черной воде с зеленоватыми призраками кувшинок. Там, внизу, что-то белеет, блестит, сверкает, настойчиво обращает на себя внимание. Улисс низко склоняется к воде, мазнув по ней серебряными прядями волос, почти касается лицом, как перед поцелуем с водяным духом. Он глубоко и сильно вдохнет, а потом опустит руки в ледяную толщу воды, глубоко-глубоко в холод, пробирающий душу до самого дна. Пальцы слепо шарят в темноте, стараются найти его. Находят, плотно смыкаются, вытягивают наверх.
Через минуту он встанет и повернется к ней, улыбаясь. Он сжимает в руках трехмачтовый фрегат. Свой фрегат. Он проведет по нему своими длинными пальцами, стряхивая налипшие водоросли. Время, конечно, убило этот фрегат, но не так сильно, как могло бы.
- Знаешь… Когда-то Джастин сделал свой такой же корабль. И утопил его здесь. Он назывался, как сейчас помню, «Приключение». А этот… Этот мой. Мой назывался «Гефест», во многом из-за хромоты этого бога.
Смеется. Весь его облик пойдет рябью, показывая будто бы не его, а того человека, который был счастлив почти двадцать лет назад. Молодого, более искреннего, который когда-то сделал этот корабль.
С кончиков его волос и локтей льется вода. А на его плечи и голову ложится снег, не тая, белым пухом устилает зеленую траву. Сказочный. Тонкий…
Через пять минут выглянет солнце.
Все растает.
В том числе и миг, прекрасно застывший между ними. Заколдованный самой Ирландией.

Конечно, он не погиб… Любое творение рук человеческих никогда не может погибнуть…
Он улыбается. Тонко. Еле заметно. Мягко. Снежинки в волосах и на ресницах не тают. В ладонях вода, бежит по рукам, срывается, летит, разбиваясь где-то далеко внизу на миллиард маленьких бриллиантовых капель, блестящих таинственно, ласково. Реальность идет рябью, смазывая контур фигуры, острый изгиб челюсти, провалы глазниц, где плещется изумрудом. Белым все сокроется, смажется, смягчится. Не почувствуешь холода. Уснешь. Не проснешься. Прикосновение чужих теплых пальцев крадется под кожу, вкрадчиво, пугливо, точно маленький зверек, детеныш, пушистый комочек. Можно?... Можно? Спрашивает безмолвно, стараясь прижаться к сердцу где-нибудь незаметно. Обнять. Раствориться.
О, так милая девочка в своей легчайшей чем, все паутинки мира, короне не хочет уезжать. Улисс все еще улыбается. Чары Ирландии заставляют абсолютно всех не_желать уезжать. А может быть просто не желать просыпаться. Зачем ты думаешь о том, что можешь что-то порушить, сломать, испортить? Зачем думать о будущем, когда есть здесь и сейчас, можно закрыть глаза и плыть по течению этого самого здесь и сейчас. Не думать ни о чем. Ни о плохом, ни о хорошем. Услышь душу Ирландии.
А над левым плечом пронеслась стрела чужого тяжелого взгляда. Улисс ее не заметит, нет. Потому что стрела прицельно прилетела в Джэнни. Оттого ее руки опускаются, плечи сутулятся, голова никнет. Тяжелый, на редкость серый и холодный взгляд ее опекуна разбил все колдовство, поставил на круги своя, разделил широкой трещиной два мира. Джастин – который сам любит сказки больше, чем все сущее на земле, не любит признавать, что дядя гораздо более могущественный волшебник и сказочник, нежели он. Ревнивый, наивный, простой, как один ирландский цент. Ужасно обиженный. На него. На нее. На себя. Поэтому он уже не увидит, как Джэнни побежит прочь от Улисса, сжигаемая слезами и непонятным ни для кого стыдом и отчаянием, он качнется назад, растворяясь в сумраке собственной комнаты, отпустит шторы, что с шорохом закроют окно, отрубая руку злосчастному солнечному лучу.
Он замкнется в себе, снедаемый усилившейся тянущей болью слева и пульсирующей в висках. Решит для себя, что она сама в состоянии о себе позаботиться, что ей не нужна защита. Вероятно, слишком поспешно и весьма опрометчиво. Она придет тогда, когда будет нужен ей. Джастин к этому привык. Он нужен только когда может явиться чем-то. Полезным. Пора подумать и о себе. Он не будет ее преследовать, докучливо спрашивать о ее самочувствии, размышлении и делах. У него полно нотной бумаги, которую еще не уродовала ничья рука, и полный набор инструментов, для удовлетворения любого каприза. Он будет тянуть день изо дня мелодии на фортепиано, вытягивая ноты из воздуха и стен. Он всегда играл на фортепиано, когда чувствовал боль. Он не бойкотирует ее, он просто дает ей время. И своим поведение заблуждается в себе или ошибается в ней.
Может быть… даже… смертельно.
Дом наполнит музыка, заставляющая даже Улисса раздраженно водить правым плечом, стряхивая с него назойливые демонические образы. Кстати, а что же Улисс? Он не понял, естественно, что произошло. Поэтому после побега Джэнни из парка, он просто докурит трубку, вернется в дом и поставит корабль на полку в своей спальне. Он тоже не будет вмешиваться. В конце концов, в этой шахматной партии он только король, который ходить-то толком не может. Он будет слушать арии племянника на фортепиано, сопровождаемые отчаянным беспокойством, страхом и стыдом, которым фонит из комнаты, что дальше по коридору.
Он будет вдумчиво курить, сидя у себя в кресле, читать очередную книгу про короля Артура, обжигать пальцы о спички. Сегодня седьмой день тишины. Тишины перед бурей. Улисс проводил вечер у себя. В комнате витали запахи кофе и табака свежескуренной трубки. Тепло, уютно с учетом того, что погода за последние несколько дней сильно испортилась, от моря и из глубоких ущелий веет холодом, пробирающим до костей. Последние три затяжки он сделает у окна, слушая, как ветки стучат в стекло. Будто феи просят впустить погреться. Но он-то знает их уловки, он не пригласит их войти просто так. Свои домашние духи, выпивающие по ночам блюдечко молока, никогда его не простят. Пальцы мягко сжимают край шторы. За стеклом снова стучит украдкой дождем. В его комнате неподвижный воздух, спокойствие, непоколебимость, расслабленность. Никакие внешние враги не смогут разрушить его собственное колдовство.
Кроме нее.
Она ворвется внезапно, неся с собой холод, след кровавый от раненого разума и страх. Преодолеет с трудом два с половиной последних шага. Обнимет его с силой, которой он не будет от нее ожидать. Уткнется в спину, обжигая нервным, неровным дыханием кожу под тканью одежды. Заставит на секунду замереть.
А потом сделать ровную, спокойную затяжку горьким табаком из любимой вишневой трубки, привезенной лет двадцать назад из Японии.
Удивлен ли он? Да. Озадачен ли? Да. Знает ли, что делать? Тоже да...
Он осторожно поднимет руку, отведет ее назад, выискивая взглядом где прячется заставленный комочек, полный слез и ужаса, коснется ласково волос, спутанных от недельного метания души. Он понимает, что не до красоты дело, когда в сердце ураган. Разберет прикосновением пряди, расправит. Будет молчаливо гладить, ласково. Осторожно.
Все в порядке, дорогая. Оставайся сколько хочешь.
Безмолвный тихий шелест голоса будет плыть вместе с дымом по густому воздуху комнаты. Отражаться в ее сознании каждым новым движением пальцев. Зачем слова? Слова не нужны.
Не плачь… Не бойся. Я помогу. Я могу быть рядом. Просто попроси. Назови мое имя. И попроси.
Он, правда, не будет долго ждать, слишком лирично затягивая момент, как в красивом голливудском кино. В реальной жизни такого не существует. Он развернется. Медленно, осторожно. Обнимет ее ласково, пряча лицо на своей груди, разрешая слушать, как мерно отбивает ритм сильное сердце. Будет шелестеть голосом что-то на гаэлике непереводимо красивое, успокаивающее, может быть, даже споет пару песенок коротких. Что-то о море. Будет гладить по голове до тех пор пока не согреется, не оттает от своего страшного кошмара, покрывшего ее тело и душу узорами страшной изморози. Не спрашивая, усадит ее в кресло, закутает в свой собственный клетчатый плед, привезенный из Эдинбурга, нальет травяного чая. Без сахара. Но с вареньем. Возьмет со шкафчика расческу.
Без спроса коснется волос. И будет расчесывать. Как колдун. Вкрадчиво. Ласково. Нежно. Без слов. По сто раз каждую прядь. Мурлыкая очередную песню под нос. Прервавшись лишь единожды.
- Ты можешь остаться...
Голос его звучит очень странно, когда не шелестит и не поет.
Но вряд ли он снова нарушит гармонию этого места.
Зачем делать что-то еще, когда ей так страшно?
Когда она не знает где верить и как доверять…

[nick]Улисс Энте Грэндалл[/nick][status]зловещий дядя и колдун[/status][icon]http://sg.uploads.ru/UdKjw.jpg[/icon]

Снаружи дождь, внутри буря. Так он ее видел сейчас. Может быть, вчера и позавчера тоже. А может быть, увидит такой и завтра. Странная. Милая. Улисс не мог не замечать некоторого сходства между ней и своим племянником. Наверное, именно поэтому Джастин ее выбрал. Выбрал как нечто близкое, сказочное. Сумасшедшее. Таинственное, закрытое, агрессивно хранящее свои секреты, которые так хочется вскрыть, познать, похитить. Но. Улисс всегда предпочитал не вдаваться в детали личности, не погружаться, не пытаться разобрать чужую плоть на волокна, а мозги на извилины. Не стоит ломиться в закрытые двери, справедливо считал он. Сами все предложат, сами все дадут. И, что закономерно, расскажут. За дверью ревет, скулит и плачет ее тоска, облеченная в облик страшных тварей с чернотой вместо глаз, ядом вместо крови, ее ужас, в виде псов, ничем не уступающих монстру Баскервилей. Скребется в твердое дерево, которое не поддастся на призрачные уловки, выдержит все атаки. Никто не переступит порог его комнаты без приглашения войти, ни один страшный кошмар. Здесь – его мир. Океана, горьких и ароматных трав и призрачного потрескивания теплого огня в камине. Мир ароматов чая, теплой разноцветной клеточки пледа.
Зубчики деревянной расчески распутывают чужие волосы, приглаживают волос к волосу до тех пор, пока пряди не распадутся шелком по ее плечам. Момент грозил остаться навечно таким. Долгим. Теплым. Красивым. Застывшим во времени. Как на старых книжных иллюстрациях или картинах, что украшают коридор. Но нет. Всегда нет. Никогда нет. Дождь злобно швырнет в окно свои бесчисленные стрелы, которые преодолеют оборону окна. Оно лязгнет, распахнется, впустит холод в комнату, который закрутится вихрем и нарушит хрупкую гармонию, укусив чужие руки и босые пятки. Он повелит ей бежать.
Она вскочит, бледная, напряженная, как призрак, которого удерживают в комнате насильно в кругу нарисованной мелом пентаграммы. Прядь волос выскользнет из длинных пальцев Улисса, удивленного ее резким движением. Чего греха таить, хозяин дома был настолько застывшим, неменяющимся в бурном потоке времени, что такого рода скорость в движении и решениях немного его озадачивала и сбивала с толку. Она хочет уйти? Пусть уйдет, если на то ее воля. Улисс действительно никогда не останавливал и не пресекал попыток сотворения собственных решений. Он молчаливо отложит расческу в сторону, поднимется, не забыв прихватить тлеющую трубку, с силой захлопнет окно, на сей раз на задвижку, чтоб наверняка ничего чужеродного не нарушило его безмятежный покой и тишину.
- Конечно, ты можешь остаться. – эхом вторит он ее голосу, озвучившему то ли вопрос, то ли утверждение. – Если бы ты не могла, то я бы так не сказал, неправда ли… Но ты действительно можешь остаться.
Глубокая затяжка и выдох запустили вдоль комнаты струйку дыма, пахнущего сейчас почему-то чем-то напоминающим сандал. Улиссу не обязательно говорить развернутыми предложениями. Он весьма красноречиво мог выражаться и молча, кинув лишь один взгляд через плечо, пока задергивал шторы поплотнее. Тебе страшно. Тебе тоскливо. Тебе холодно и одиноко. Если тебе нужен кто-то. Нужен Джастин. Или нужен я. То с какой стати нам тебя прогонять. Потом он развернется, сложит руки на груди, немного лениво закусывая трубку. Кто тебя так воспитал, деточка… Кто тебе внушил, что ты помеха, обуза, позор… Это не так. К тебе может быть совершенно иное отношение, ты же знаешь. Тебя могут любить, а ты об этом не догадаешься. Тобой могут восхищаться, а ты этого не узнаешь… Тобой могут дорожить, но унесут секрет в своей душе.
- Ты правда можешь остаться. Ты также можешь уйти, если хочешь. – повторяет он в третий раз свое заклятие, размыкающее круги и цепи. Даже такое существо как она должно сейчас поверить тому, что слышит. Он тянет руку куда-то влево, где на стойке стоит пепельница, высыпает тлеющий табак и накрывает крышечкой. Жизнь сизого дымка пресеклась, аромат начал таять где-то под потолком. А она… Она начала говорить. Приковывать к себе все внимание. Заставлять следить за собой, почти не мигая.
- Чего ты боишься? Ты боишься того, что ты беспомощна? Что не можешь принять решения? – он словом и голосом разрушает плоть ее чудовищных псов, погружает руки по локти в сущность страха, вытаскивая из него маленький липкий комочек. Первопричину. Маленький ужас. Джэн отражается в нем своей бледностью, неуверенностью, звенит каждым шагом своих узких стоп по деревянному теплому полу. – Ты не найдешь ответ во всем этом. Холмы, океан и книги ничего не скажут тебе или мне. Они только дают ключи, ключи к тебе. Могут показать дорогу… Может быть, пример чего-нибудь. Но не ответ, нет. Ответы есть только в тебе самой. Я не смогу тебе подсказать или чему-то научить тебя, пока ты не узнаешь сама… что такое – твой страх.
Он улыбается, держит в ладонях иллюзорный липки темный комок, видимый лишь ей одной, давит его пальцами, наверное, излишне жестоко, беспощадно, заставляя темную вязкую слизь растворяться, падать тягучими каплями на пол, сочиться между досками, пока от нее не останется даже крохотного воспоминания.
- Бояться – нормально. Страха не ощущают лишь те, кто лишены чувств, кто не знает любви. Поверь, есть вещи, которых и я боюсь. Бывают моменты, что я никчемный и бесполезный. Это нормально. – он улыбнулся чуть шире и прикрыл агрессивную зелень глаз серостью ресниц, смотрит на нее, подошедшую слишком близко, нарушающую все личные границы так откровенно и искренне. Смотрит, не мигая, не вздрагивая под прикосновением тонких длинных холодных девичьих пальцев. Накрывает ее руку своей, осторожно, ласково сжимает, проводит пальцем по ладони, опуская чужую руку вниз. Не отвергая. Осторожничая.
Она падает на колени, немного пугает его. Сбивает с толку. Багровый плед клетчатой лужей растекается по полу вокруг нее, она дрожит, волосы скользят вперед, обнажая хрупкую белую шею. Как будто жертва перед богом. Улисс решает, что это все перебор, и опускается к ней. Равняет себя с ней, касается ее сжатых ладоней, царапнувших пол ногтями секунду назад. Поддевает пальцами подбородок, заглядывая ей в глаза. Глубоко, на самое дно, пронзая зеленью ледяную суть. Разрушая ее клетки из стен, заполняя звуками шелестящих крон могильную тишину ее души.
- Я не могу тебя научить… Правда. Это. Зависит. Не знаю. От внутренней свободы, что ли. Но я попытаюсь. Правда. Попытаюсь. Помни, только, что у тебя должна быть воля. Скреби по своей душе, собирай силы, собирай в комок волю. Помни, что ты вольна, поступать только так, как ты хочешь. Как бы кто ни говорил о том, как тебе следует одеваться, что есть, что пить и что курить… Ты одна способна решать все. И никто другой. Никто не смеет сказать тебе, что ты никчемная, слабая, больная… И так далее. Это все… Самообман. И я помогу тебе.
Он накрывает ладонью ее затылок. Тянет к себе. Ласково целует ее в лоб, успокаивая, снимая сковавшее оцепенение и унимая дрожь.
- Тебе надо отдохнуть. Оставайся. Здесь тебя никто не потревожит. А я буду рядом. Честно-честно. Сегодня ты будешь одна, так как ты должна, но со мной.
Руки цепляют края упавшего пледа, натягивают на узкие плечи и запахивают у нее на груди.
Ни презрения, ни злости, ни агрессии.
- На полу холодно. Вставай…
Встань, Лазарь, и иди.

Он даже готов подхватить ее на руки, если ее борьба совсем истощила тело, прижать к груди, где мерным успокаивающим ритмом бьется слева в ребра, молча, как тот самый зеленый призрак-рыцарь, унести ее на ложе из цветов, укрыть теплом и заботой, а после стоять, не мигая смотреть в подступающий мрак, готовый одним лишь мерцанием меча отгонять всякого злодея, всякую страсть. Но он не станет, слишком будет интимно, слишком лично, слишком глубоко под кожей. Для нее. Не для него. Не нужно оказывать на нее влияние случайным словом или жестом, который заставит трепетать нежное сердце. Улисс был взрослым, осмысленным, умеренным, рассудительным. С приставкой «слишком». И в человеческих отношениях всегда был тем самым человеком, что играет в шахматы. Не белыми. Черными. Которые ходят вторыми, постоянно отвечая и корректируя партию. Так и сейчас он поступит, пока белая королева будет тревожно спать, он будет сидеть рядом, накручивать на пальцы светлые пряди, ласково касающиеся ее бледного виска, где под кожей тихонько тикает синяя линия.
Она свернется калачиком под его собственным одеялом, так и не расставшись с пледом, теплая, доверчивая, ранимая, с больно колющими осколками в груди, что заменили ей сердце и душу. Чересчур трогательная. Он перешагнет через ее талию рукой, обопрется на кровать, слегка нависая над ней, смотря внимательно, как веки ее нальются свинцовой тяжестью от усталости и пережитых переживаний. Будет мурлыкать под нос своим низким грудным голосом какую-то очередную балладу на ирландском языке, которая будет ей совершенно не знакома. Второй рукой будет продолжать ритмично, почти в такт песне перебирать пряди волос, расправляя их на подушке, волос с волосу, рассказывая, что вот точно так же спали в свое время королевы и принцессы, почти неподвижно, с ореолом волос вокруг головы на подушке, чтоб ни один волосок не сломался.
Она уснет, он даже не прислушается к ровному дыханию, поймет только, когда тонкие пальцы, обвившиеся непроизвольно вокруг его запястья, ослабнут, отпустят. Тогда он позволит себе встать, заменить свое уже почти тошнотворно стильное одеяние на простую футболку и штаны, по-домашнему по-человечески теплые, немного поношенные, хранящие воспоминания и запахи. Он осторожно-осторожно ляжет рядом, благо, что одеяла на кровати всегда было два, не отодвинется, когда она сама непроизвольно подкатится поближе под бок, закроет глаза и тоже провалится в тайные глубины собственных мыслей.
Его видения всегда слабо сформированы, напоминают цветные круги на воде, смешение бледных красок, зеленые тени, свежие запахи. Сегодня было что-то еще. Была она. Улыбающаяся, в белом платье, с венком из васильков, что-то говорящая, указывающая вдаль. «Подойди, Ули… Посмотри!». Его жена. Венок тает, превращается в соломенную шляпу с белыми лентами, он подходит ближе. Она поворачивается. У нее лицо Джэйн Салливан. «Ули…». Все мигнет, закрутится в звенящую воронку цвета морской глубины, станет черным, изредка нарушаемым теми самыми цветными кругами на воде.
«Ты куда, Одиссей, от жены, от детей, покидаешь родную Итаку…»
Он обнимет тонкое тело рядом, прижмет к себе. Чужие губы согреют вдохом шею. Тьма окутает сознание до конца. Улисс почти не видит снов.
Утром его разбудит не солнце, не звон чашек, которые готовят горничные к завтраку, не от запахов булочек или чая… А от шевеления под боком. Но он не откроет глаза, сохранит безмятежное выражение лица, будет слушать чужое дыхание, чужие мысли. А чужие мысли спокойные, медленные, как река. Неторопливые, без боязни, без переживаний. Она нежится, тянется рядом, осторожно выбираясь из-под руки. Улисс не намерен ей мешать. Пусть побудет сама с собой, она должна. Послушает утро, тишину, сад, всю Ирландию. Может быть, выпьет чай или кофе, пока никто не мешает. Он не будет с ней разговаривать, он будет дальше делать вид, что спит. Если она уйдет – то так и надо. Останется – тоже так и надо. Пусть будет, что будет. Для нее сейчас лучше всего… Послушать себя, чтоб не мешали.
А она решает уйти, но не так просто, как предполагал Улисс. Прикосновение чужих губ оставило тепло на его губах, сбивая чуть-чуть ритм дыхания, заставляя чуть дернуть пальцами. Она не заметила, слезла с кровати и прокралась к двери, забрав с собой тяжелый и очень задумчивый взгляд изумрудных глаз, застрявший у нее между лопаток.
Становилось сложно. Он поворачивается на спину, закрыв глаза ладонью. Вот черт… В голове сразу все спуталось и смешалось. Почему. Зачем она это сделала. Он ведь намного старше. Глубокий вдох. Выдох. Ладно. В конце концов, это не так уж и важно. Может быть, простой, объяснимый порыв. Две слишком высокие волны в душе с грохотом разбились о скалы железной воли и самообладания. Еще один глубокий вдох. Все в порядке. Улисс встанет, направится к окну, чтоб открыть его точно так же, как делает племянник, вдохнуть холодный воздух и слегка съежиться от резкой свежести, обнявшей где-то под ребрами.
У него снова все ровно. Все в порядке. Трещины на зеркале затянулись, будто и не было вовсе.
Он и не знал, что за дверью будет затеян концерт.
Джастин почти нос к носу столкнулся с Джэйн, вышедшей из комнаты Улисса. У него и так настроение последние несколько дней было не фонтан, музыка, которая роилась в его голове, в сочетании с его обидой, раздражением и неукротимой, внезапно вспыхнувшей ревностью, рвали его душу на части, заставляя стирать пальцы в кровь при игре на гитаре или на фортепиано. Но эта встреча ранним утром… Так вовсе выбила его из всякого подобия равновесия. В утреннюю тишину, устоявшуюся в голове, рванул целый шквал мыслей. Что она там делала? Почему вышла рано утром. Босая, в смятом платье, растрепанная. Она же не… Нет, она не могла. А если да… Да как она могла… Как он посмел..?!
Он не скажет ей «привет» или «доброе утро», его самообладание в отличие от дядиного не существует как понятие.
- Что ты там делала?...
Он это даже не сказал-спросил, а прошипел, тяжело опустив голову вперед. Обычно его глаза, чем-то похожие на искры, обрамленные серебром, стали жуткого желтого цвета, губы превратились в линию. Пальцы сжались, костяшки побелели. Душу переполнил гнев, ревность сжигала кожу и рвалась наружу, грозя устроить самое настоящее пожарище.
- Джэн… Что ты там делала?
Конечно, ответа он не дождется, а придумает вывод и ответ сам и самый наихудший. Он отодвинет ее от двери в комнату дяди, почти оттолкнет, чтоб с грохотом открыть проход в комнату и несчастное дерево двери встретилось со стеной, создав непередаваемое звуковое сопровождение, разрушившее вдребезги покой утра.
- КАК ТЫ МОГ?! – отчаяние эхом пронесется по комнате, вырвется в окно, растворится в воздухе над холмами. Сюжет тот же самый, только действующие герои другие, он уже кричал один раз эту фразу, вот только предназначалась она... ей. – КАК ТЫ МОГ?! Она ведь… Она ведь… Была со мной! Она ведь… - он не мог сказать «она моя».
- Доброе утро, племянник. – Улисс ухмыльнется, едва повернув голову. – Прошу тебя, прекрати этот водопад эмоций, объясни суть твоих претензий.
- Не играй, пожалуйста, в святого и наивного дурака со мной! Не смей! Просто не смей! Убери этот чертов тон и перестань разговаривать со мной как с ребенком! Что она у тебя делала?! Почему она вышла из твое комнаты в такой безбожно ранний час в таком виде… Если она… Если ты… Если вы… ДА КАК ТЫ МОГ?! Ты же знаешь, что мы… что я с ней… Она, в конце концов, была беременна от меня! Как ты мог к ней хоть пальцем прикоснуться?!
- Джастин, что бы ты ни подумал, это все глупости, она была напугана, пришла ко мне, я помог. Да и вы разве связывали себя какими-либо отношениями? Я что-то не заметил.
- Заткнись. Просто заткнись. С кем бы я ни приехал, какого бы пола ни был этот человек, ты запускаешь в него свои когти, и они бегут к тебе, как оголтелые. Ты просто достал. Не смей к не приближаться! Понял?!
- Джастин, не будь идиотом.
- Нет, не буду слушать. Идите к черту.
Джастин круто развернется, бросится прочь из комнаты, почти сбивая Джэнни, застывшую в дверях, напуганную, снова объятую почти наверняка сомнениями и стыдом. Боже, мой Джастин, что же ты наделал. Улисс тяжко вздохнет, накинет на себя халат. Выйдет следом за племянником, улыбнется Джэйн, проведет ладонью по ее голове.
- С ним надо разобраться. Не переживай, ладно. Пойдем, ему надо все объяснить… Чтоб он еще что-нибудь не сказал в порыве этих его чертовых эмоций.
А снизу послышался полный гнева крик и звон разбившейся тарелки.
Джастин обнял себя руками и медленно сползал по стене. Как же он их всех ненавидел сейчас… Слезы выжигали душу до дна, он хотел разбить дяде череп чем-нибудь тяжелым, вон колотушка для сахара прекрасно подойдет. Поэтому дядю и Джэн Джастин встретит едва ли не с настроением убийцы.
- Ты снова с ней рядом стоишь! - крикнет он, когда оба появятся в столовой. - Отойди от нее сейчас же!
- Джастин, прошу тебя, успокойся, ты пугаешь сейчас всех и делаешь хуже.
- Да, ты чертовски прав! Всем делаю хуже только я один! Это я во всем виноват, конечно!
Улисс неуловимо начинал злиться. Назревал крупный скандал, но Грэндалл-старший хотел сохранить ситуацию в приемлемых рамках и аккуратно прятал Джэйн за своей спиной, пытаясь успокоить бешеного племянника.
А тот просто оглох от очередного горя и бури эмоций.
Тучи над головами стали черными...
Что-то произойдет...

[nick]Улисс Энте Грэндалл[/nick][status]Джастин Грэндалл[/status][icon]https://i.imgur.com/EPIjKBU.jpg[/icon]

Отредактировано Justin Grendall (24.02.2020 00:43:39)

Сколько ни призывай к здравомыслию Джастина, к его в принципе человеческим чувствам… Бесполезно. Он, ослепленный очередным собственным горем, не хотел и наглухо отказывался демонстрировать всякое подобие здравомыслия. Он прекрасно понимал, что Джэн не его собственность и любой прилагающийся к данному слову синоним, но он наивно полагал, что раз так все случилось между ними, плюс их очень долгое и очень личное времяпрепровождение друг с другом, может быть, это все что-то да значит. Но нет. Всегда нет. Никогда нет. Как только появляется что-то «получше», то вся мелодия пережитых взаимоотношений куда-то растворяется, утекает, исчезает, словно ничего не было. Он не нужен ей. Зато нужен дядя. Всегда всем и по любому поводу нужен его сиятельство Улисс Энте Грэндалл. Сильный, красивый, высокий. Джастина справедливо от него уже тошнило. Это ведь уже не в первый раз. И даже не во второй. Серьезно, кто взглянет на него хоть раз без этого. Всего из себя. Грэндалла-старшего.
Конечно, он не хотел его слушать. Он даже его видеть не хотел.  И ее он тоже видеть не хотел. Конечно, он не клинический кретин, он прекрасно видел все эти взгляды, которые она бросала на него, думая, что Джастин ничегошеньки не видит. Видел все эти ее побегушки к дяде, когда Джастин тоже, якобы, не видит. Наивная дура. Джастин все так же бросается словами, старается удержать в себе хоть что-то, что он считал своим. Что даже, кажется, вообразил, что нежно любил (очередная иллюзия и заблуждение больного мозга, подстегнутое чувством вины за "ту самую ночь"). А она… Она его отвергла без лишних слов, их и не нужно было. Все это раздражение, которая она демонстрировала в поездке, тотальное нежелание разговаривать. Ну вот что он должен был подумать. Естественно, что ничего хорошего. Поэтому на фразу Джэн про «знать не хотел» и прилагающееся он окрысился капитально.
- Ты серьезно сейчас? Вот ты действительно серьезно? Не шутишь? Я только и делал, что бегал за тобой как собака, принести, подать, помочь, залечить, укрыть, защитить.
- Джастин, прекрати, давай поговорим, как цивилизованные люди. Обсудим, что тебя беспокоит. Криками ты сейчас ничего не добьешься.
Голос Улисса звенел, как натянутая струна, готовая порваться в самый неудачный момент и хлестануть исполнителя по пальцам до крови.
- Нет, именно тогда, когда ты начала меня отталкивать, я решил дать тебе чуть больше свободы, перестал преследовать, врываться к тебе в комнату и так далее. Потому что весь твой вид, все твои междустрочные эмоции кричали «оставь меня в покое!». И вот ты теперь хочешь сказать, что я был не прав. А ты… Ты, любезный дядя.
Конечно, Джастин не планировал вымещать свои обиды на одной лишь только Джэйн, конечно и дяде достанется по полной, что он вообще эту ситуацию допустил, разрешил, повел, блин, бровью и… все.
- Ты все это допустил. Кто тебя вообще просил вмешиваться. Ты же знаешь, черт возьми, обо всем. Ты знаешь, зачем я ее сюда привез, вылечить, помочь, побыть рядом, может что-то построить между мной и Джэн… Ты, ты просто все разрушил!
- Джастин, прошу тебя.
- Она носила моего ребенка, понимаешь?! – Джастин подскочил к Улиссу, сгребая его за ворот халата, начиная трясти, как грушу, что было крайне забавно, так как у Джастина на прямую физическую конфронтацию не хватало ни веса, ни роста. – Часть меня! ТЫ ОТНЯЛ ЕЕ У МЕНЯ!
Хлопок. Звонкий, слишком неестественный. Оборвавший речь, крик, слезы, гнев и неукротимую ревность. Джастин резко отпустил материю одежды дяди, отшатнулся назад, прижимая руку к лицу. Мгновением назад Улисс, не поведя бровью, не моргнув, не согнувшись, отвесил племяннику отрезвляющую пощечину. Холодно встряхнул кистью руки, вздохнул.
- Джастин, она не была беременна от тебя. У тебя нет причин нести свой бред. Лучше успокойся.
- Да как ты смеешь?! Вот уж я в чем уверен… так это в этом!
Джастин снова кинулся на дядю, желая хоть как-то выместить свои чувства и унять свою боль. Но последовал второй хлопок, отправивший племянника уже на пол. Улисс сжал пальцы в кулаки, он сердился. Когда Джастин вскочил и схватил со стола книгу, чтоб швырнуть ею в дядю… Струна терпения лопнула, издав ужасающий визг. Голос старшего теперь был похож на вой самого страшного урагана.
- Замолчи сейчас же! Если я что-то говорю, то это значит, что я в словах своих полностью уверен. Она не была от тебя беременна, тебе не за что ее обвинять, тебе незачем ее ненавидеть, кричать и так далее. А знаешь почему? Потому что ты бесплоден, Джастин. – гробовая тишина. Пауза. Даже вдохов тяжелых не слышно. - Твоя мама не хотела, чтобы ты знал, но я считаю, что ты должен знать, так как ты большой мальчик уже. У тебя онейрофрения. Которую в свое время пытались лечить, видимых результатов это не дало, а со временем… После всех мучений твоей бедной мамы с врачебным обследованием было установлено, что детей у тебя тоже не будет. Ты бесплоден. И чем бы ни была ситуация с Джэйн, даже если вы переспали, ничего «твоего» у нее не было. Впрочем, я сомневаюсь, что вы даже переспали. Зная сомнительный парад твоих сексуальных партнеров (а поверь, я о них знаю еще как), ты к этой бедной девушке и пальцем не притронулся. Оставь ее в покое. Ей лучше знать, что ей поможет. Сейчас ты должен ей доверять. – Улисс положил тяжелую ладонь на плечо Джэн, привлек себе, обнимая ободряя и успокаивая. – Ей и без тебя трудно. А. И еще кое-что. Между мной и Джэйн ничего не было. Ей было ночью страшно, она пришла ко мне. Все.
Но последние три предложения уже не имели никакого значения. Монолог Улисса окончился тишиной. Джастин не проронил ни звука, пока слушал, пальцы, сжимавшие книгу, разжались, томик упал на пол, горестно прошелестев корешком и страницами по полу. Где-то на стене тикали часы. Лицо Джастина Эрналии превратилось в маску. Бледную. Мертвую. Белую. У него не будет детей. Ребенок был не его. У него отняли выбор иметь семью или нет. Отняли. Растоптали. Превратили в порошок.
- Что же. – тихо скажет он, не моргая. – Спасибо, что сказал.
В гробовой тишине он обходит Джэн и своего дядю слева, выходит из столовой. Где-то далеко хлопнет входная дверь.
Он ушел.
Улисс тяжело вздохнул, массируя переносицу ужасно холодными пальцами. Как же сложно, господи. Как сложно с ними обоими.
- Прости, что тебя во все это втянули. Он должен был знать. Теперь ты свободна. Ты перед ним ни в чем не виновата. Он тебя не ненавидит.
Улисс ласково проведет большим пальцем по ее плечу и отпустит, хромая до своего любимого кресла и тяжело опускаясь в него.
- Надеюсь, что он сам не нанес тебе сильного урона своим неконтролируемым поведением. К сожалению, с его эмоциональными вспышками мы так и не смогли справиться, хотя и пытались помочь. Он не думает, что говорит.
Я правда надеюсь, что ты в порядке. Улисс поднимет взгляд изумрудных глаз, найдет ее глаза. Улыбнется ласково и ужасно устало.
Он совсем отвык от таких сцен.
[nick]Улисс Энте Грэндалл[/nick][status]Джастин Грэндалл[/status][icon]https://i.imgur.com/EPIjKBU.jpg[/icon]

Буря громыхнула под потолком, убила одной молнией всех призраков разом, покрутилась вокруг хрустальной люстры безумной громовой птицей, угрожая задеть любое живое существо в зоне досягаемости клювом, когтем или острым пером, навела шороху и шуму, а потом вылетела в открытое окно, растворившись в зеленом тумане, оставив после себя разбитые тарелки, смятые листы книги, разбросанные предметы, перевернутые стулья и сдернутую со стола скатерть. Любая ситуация имела какой-либо полуфантастический облик в глазах Грэндаллов. Сложившаяся – точно полтергейст, выгнала одного и оставила другого. Штиль. Тишина. Все молчит. Даже занавески не колышутся, пыль, казалось, застыла на месте, опасаясь завихрениями своими и узорами нарушить ужас того, что произошло.
Улисс не считал себя не правым. Он не мог себя винить в том, что произошло, хотя фактически это и было правдой. Он всегда не одобрял чрезмерной бережности в отношении Маргарет Эрналия к своему сыну. Его передержали в неведении, давали таблетки под видом витаминов, боялись, что хрупкий, что сломается, что не перенесет. Единственный и любимый сын. Улисс всегда на семейных встречах настаивал сказать правду, сказать, пока не стало слишком поздно. Он уже почти предвидел, как через несколько дней после этого «диалога» раздастся тот самый страшный звонок, где он услышит заплаканный голос бывшей жены своего сволочного брата. Она не будет кричать, обвинять и так далее. Она только будет спрашивать снова и снова «зачем». Затем… Затем, Маю. Все затем. «Потом» могло бы стать сокрушительно поздно для двух разбитых, даже не в осколки, а буквально в пыль, душ. Методы Улисса жестоки, порой неоправданно, но зато безотказно действенны, как нож хирурга, которым без сожаления вырезают опухоли. Даже сейчас, осознавая и переваривая все, что произошло, он не станет посылать никого в погоню за Джастином, совершенно точно зная, что в стиль его племянника не входит ничего похожего на самоубийство. Он должен побыть сам с собой, так как это его самый страшный кошмар – быть с собой один на один.
А вот второй душе – бедной маленькой Джэйн. Ей слишком рано быть одной, и раз Джастин позволил себе уйти, неся на руках развороченные словом внутренности, то с ней останется непоколебимый, как стена, обшитая металлом, Улисс. Конечно, он устал, немного, совсем чуть-чуть. Он, привыкший жить в мире, похожем на Страну Фей, где время – понятие эфемерное, почти несуществующее, без эмоций  переживаний, едва ли мог с первого захода переварить такое густое буйство красок. Но его усталость никогда не была следствием того, что кто-то достал. Он действительно был готов общаться с Джэн дальше, оказать ей дополнительную поддержку… Ведь не каждый день узнаешь, что залетел от кого-то другого, а не от того, кого предполагал изначально. Улисс даже представить себе не мог, какого это ей сейчас, мучительно усваивать в то же степени шокирующую информацию, что она думает о себе, о Джастине, о нем самом. Он, конечно, догадывался, что ни одно из его слов не будет услышано и воспринято, но не предполагал, что так сокрушительно быстро и на абсолютный ноль.
Она падает и сотрясается в рыданиях, почти напугав его, заставив резко подняться из кресла и даже сделать два шага по направлению к ней.
…Перед его глазами рухнул, образовав тоненький мостик. На нем едва ли можно было бы уместить ступню. Вокруг темнота. И Джэн, бедная маленькая Джэн на крохотном островке, окруженная светом, плачущая навзрыд. Ее слезы превращались в крошечные льдинки, сыпались вниз, в пропасть, укрывая льдом кости и тленные останки всех тех, кого она когда-то любила. Он ступил на мостик, протянул к ней руку и застыл в нерешительности. Пальцы дрогнули.
Ты слишком стар, ты стар, Улисс. Зачем ты к ней привязался? Почему ты к не привязался? Когда ты к ней привязался?
Так много вопросов и так мало ответов. Столько слов в голове, но они все застряли в глотке, точно так же как застыла протянувшаяся было рука.
Мостик пошел трещинами.
Ты слишком стар Улисс, ей нет тридцати, тебе глубоко за пятьдесят. Что за глупости, что за тихая блажь, что за наваждение. Не ты ли буквально двадцать минут назад лежал на подушках, смотря в потолок и по тихой грусти шептал себе под нос, что все слишком сложно? Но не ты ли отмахнулся от чувства, что ее поцелуй, подаренный тебе украдкой, теплом сжал твое сердце, скрепленное железными обручами? Чтоб не дай Бог не выросло и не причинило столько неудобств… Но она там. Руку протяни, помоги ей, коснись ее. Старый…старый дурак.
Улисс плотно сжал губы, опустил руку.
Ты слишком стар…
Камушки стали отваливаться от моста, падая вниз, разрушая тонкую дорогу.
Где-то далеко эхом разносился крик Джастина, рыдающего на высоких утесах, захваченного всеми ветрами мира и горем. Здесь плачет она, захлебываясь своими слезами, смешанными в равной пропорции с диким отчаянием, царапает свои плечи, пытаясь себя наказать, причинить себе боль.
Не надо…
РЕШАЙ!
Он делает шаг, еще один, еще один. Мост за спиной рушится. Но он идет.
К ней.
Падает рядом на колени, сжимает руками плечи.
- Тише, тише. Джэйн… Джэнни… - в первый раз обращаясь к ней по имени очень мягко, очень ласково. – Ты никого не предавала, успокойся. Ты сделала свой выбор. Прошу тебя. Джэнни… Услышь меня.
Он берет в ладони ее лицо, растирает слезы по бледным щекам и скулам, пытается заглянуть ей в глаза, ища в них проблеск мысли, сознания.
Ты ведь помнишь, что было этим утром, Улисс... Ты ей кое-что должен.
Ладони тянут заплаканное лицо ближе.
Он целует ее, глубоко, властно, ломая лед без всякой магии, голыми руками, делясь с утопающей теплом и воздухом. Разделяя силу на двоих. Применяя эффект шока. Все сразу. До кучи. Это уже не то невинное девичье прикосновение. Он вернул ей долг со всеми процентами, обвив одной рукой талию, привлекая ближе, прижимая к себе, запоминая вкус ее губ и трепет дыхания.
Методы Улисса действенны. И жестоки.
Три удара сердца в ребра. Нервных. Пугливых.
Ты слишком стар, Улисс…
На тяжелом вздохе он разорвет поцелуй.
- Ты можешь. Я помогу.
Немного севшим голосом прошепчет седой Грэндалл-старший, чтоб в последующее мгновение крикнуть.
- Эдит, Энн! Сюда, живо!
На гром голоса хозяина дома быстро появятся горничные, испуганные таким тоном, который раздавался под этой крышей слишком редко, чтоб не обращать на это внимание. Улисс тяжело поднимется с пола, прикажет помочь. Девушки начнут успокаивать бедную Джэйн, причитая, что девушка сидит на холодном полу едва ли не в самой легкой одежде, дадут воды, успокоительных, заварят травяной успокаивающий сбор, усадят на стул.
А что Улисс… Он все еще рядом.
Только сейчас на редкость напряженный.
[nick]Улисс Энте Грэндалл[/nick][status]зловещий дядя и колдун[/status][icon]http://sg.uploads.ru/UdKjw.jpg[/icon]